Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

И на меня повеяло моим детством:

— Та-ак! — как бывало раньше, когда хотел похвалить меня, сказал дедушка, и мне показалось, что положит сейчас ладонь мне на макушку, проведет по волосам: по душе погладит. Ведь душа, как известно, у человека в волосах…

— В последнем сражении один из джигитов крикнул ему: «Что ты делаешь, Исламий?.. Может быть, ты ранен?.. Может, ослеп?..» — «Почему ты так решил?» — спросил Исламий. «Да потому что твоя шашка не так повернута — бьешь тупым концом!» — закричал джигит. «Плохо видишь ты, а не я, — сказал ему Исламий. — Сколько уже мы рубились рядом с тобой, и ты впервые видишь, как я всегда держу свою шашку!» — «Но — почему? — закричал джигит. — Почему?..» — «Я так держу шашку потому, — сказал Исламий, — что иначе она убивает слишком много противников…» И вот в этом сражении Исламий был тяжело ранен. Из двух бурок — из белой и черной — для него сделали носилки и повезли в родной аул. Когда проезжали здесь, папаха Исламия упала на землю, а кони сами остановились… И все, еще не подходя к носилкам поняли, что Исламий скончался от раны и что его надо похоронить здесь. Тут его и похоронили. А носилки так и забыли между деревьями. Оба дуба постепенно срослись, но носилки так и остались стоять между ними. Долго еще видать было, как из-под коры выглядывал старый войлок — белый и черный…

Пока я все это рассказывал, Барон успел спрыгнуть с брички, проломиться через заросли и вернуться обратно с полной кружкой воды в руке… Все тут известно: наши места!

Протянул кружку Оленину и, шумно схлебывая капли с мокрых своих толстых усов, кивнул мне снизу:

— А ты помнишь?.. Как войлок все искали?

Еще бы не помнить! Сколько счастливых — как теперь понимаю издалека — и безмятежных минут провели мы около дуба в горячих спорах!

— Ну, видишь? — начинал кто-либо еще на подходе к нашему «Исламию». — Ну вон же, вон!

— Где?

— Да вот, гляди! Вот!

Подходили чуть не вплотную к дубу, чуть не утыкались носами в глубокие, словно плугом пропаханные борозды на его коре:

— Ну, вот, можно даже пощупать, а он не видит!

— Кто его домой поведет, пацаны, — он ослеп!

— Сам пойдет, с палочкой!

— Не вижу, пацаны!..

— Ну, как же ты не видишь?.. Вот… это шерсть с бурки, гляди!

— Да это небось бык почесался!

— Сам ты, Калаубат, — бык!..

Хорошо, что прозвали-то его в итоге Пацаном, а не каким-нибудь «упрямым быком» — все ведь как раз и было около Исламия… Лучшие часы мы здесь провели, лучшие в нашей жизни часы!

— Теперь-то, может, и совсем заросло… Это сколько с тех пор? — спросил теперь Барон — А мы с тобой еще застали, Сэт… Еще можно было выщипнуть кусочек бурки!

— Вот вы и выщипали, что стало ничего не видать! — укорил дедушка.

А любопытно: всех нас, пожалуй, можно было тогда разделить по этому признаку — кто видел бурки, а кто — нет…

— Может, маленько посидим под ним? — предложил Барон.

Пошел впереди лошадей и уже под кроною, когда я и сам хотел остановить бричку, поднял вдруг над плечом растопыренную пятерню. Но это означало еще и другое: подождите, мол!.. Не слезайте!

Слегка согнувшись, он пошел к толстому корявому стволу, остановился, вглядываясь, — как тогда, в детстве… А ведь в самом деле как вспахано!.. Такие борозды на стволе, — можно сеять… Но что там ниже поперек ствола?.. Исламий наш как будто перепоясан рыжей старой бечевкой — точно такой же, какие мы воровали на качели…

А Барон там еще потряс пятерней и медленно пошел потом вокруг дуба. Появился с другой стороны, пальцами правой держась за бок дерева, стал и отвел было руку, сжал в кулак, будто хотел по нему ударить, а потом вдруг повернулся к дубу, бросил на него обе ладони, ткнулся в них лицом, но туг же отшатнулся и, угнув голову, пошел к бричке…

И я наконец все понял.

Анзор тяжело перевалился через грядку:

— Не надо… поехали!.. Хуже ментов, суки… Обпилили вокруг и бросили. Тогда уж сразу вали… руби сразу!.. Не можешь, так не берись. Гони, Сэт, — не надо нам, не надо туда!

Было бы куда гнать…

Ехали мы как с похорон. Никто больше ничего не говорил, все молчали. И дорогу дедушка указывал тоже молча: подтолкнет слева или справа — и все. Остановил лошадей я сам: долго мы смотрели издалека еще на один дуб. Искореженный, он уже лежал на земле, и две его очищенных от мелких сучьев больших ветви торчали, как два обрубка — две культи…

Последний дуб, который мы видели в тот день, был расколот, развален, разрублен, рассечен надвое. И мы, не слезая с брички, долго смотрели, пытаясь понять: какая невероятная сила смогла такое сделать?.. Что это за новый способ нашли строители так безжалостно расправляться с деревьями?..