Юнус Чуяко - Сказание о Железном Волке

— Побуду, — пообещал я. — Иди!

Поглядел за окно «конюшни» сказочного Дуль-Дуля, в которой мой друг устроил временный свой кабинет, и положил на колени этот хорошо знакомый томик в такой же, как у меня, ярко-красной обложке — видно, наша типография делала их тогда по одному и тому же образцу.

И снова я провалился в прошлое — как в сон:

«— Ну что же, убыхи? — сказал, выходя к старшинам, генерал. — Зачем вы пришли ко мне? Где же войска ваши в европейских мундирах, о которых вы столько кричали? Где нарезные орудия и снаряды? Где союзники ваши?

— Мы уже убедились, — отвечали старшины, — что все наши надежды на постороннюю помощь — мечта; мы видим, что остались одни, и все, кто прежде заискивал в нас, отворачиваются. Но мы все-таки остаемся убыхами, мы все-таки целый народ и, кажется, можем для своего блага вступать в сношения и заявлять свои требования.

— Вам ли, убыхам, переговоры вести? Победите нас, прогоните войска. Ведь вы сильны, могучи.

— Трудно теперь нам надеяться на победу. Мы можем биться до крайности, можем нанести вам много вреда, но, конечно, разоримся сами. Чтоб избавиться от подобных невзгод, мы желали бы покончить дело мирным путем. Мы хотим только срока месяца три; мы все желаем выйти в Турцию; у нас есть больные, есть имущество; многие живут далеко от берега. А до тех пор мы просим не вводить войск в нашу землю.

— Об участи вашей вы знаете давно от шапсугов. Кто хотел, успел приготовиться к выселению. О вреде русским я не беспокоюсь: здесь ведь нам не будет труднее, чем когда мы покоряли абадзехов и шапсугов. Но о милости и жалости к вам вы и не думайте. Кто, как не вы, бесчеловечно, безжалостно поступал с абадзехами? Кто поджигал их на войну с русскими? Кто рассказывал им басни и распускал ложные слухи? Ваши жены и дети были спокойны, ваше имущество цело; а на то, как, по вашему научению, попусту лилась ручьями кровь ваших единоверцев, вы смотрели хладнокровно. Вам, убыхи, несчастные, нищие теперь, разоренные дотла абадзехи должны сказать спасибо за все. Если бы не вы, они спокойно, в довольстве давно уже жили бы в Турции. Так стоите ли вы хотя какой-нибудь милости? Знайте же, что более переговоров с вами я не хочу вести никаких. Требования мои я сказал вам в письме, а не хотите исполнять — я с войсками приду помогать вам.

— Мы знаем, — заговорил Эльбруз, — что требования русских мы должны исполнять. С теми, кто победил Шамиля, кто подчинил своей власти весь Дагестан и Чечню, кто покорил многочисленных абадзехов и шапсугов, нам не по силам сражаться. Мы и теперь народ уже падший, но, лежа, просим у вас милости. Великодушию и благородству свойственна милость.

— Нечего рассказывать сказки! Я знаю вас насквозь, ничтожные и надменные убыхи! Вы еще счастливы, что я не сейчас иду к вам: еще есть время всем выйти на берег. А кто не знает, как идти к берегу, пусть спросит у шапсугов и абадзехов. Уступок с моей стороны нет и не будет вперед. Мало того: денег от меня никто из вас не получит ни гроша; я помогал и давал награды людям честным и верным, а не таким, как вы.

Убыхские старики понурили головы и сконфузились. Они привыкли видеть, что с ними обращаются как с людьми важными и именитыми, ласкают и лелеют их и тем, как говорится, подливают в пламя масло, а тут выражаются так круто. В довершение же всего, когда генерал отвернулся и ушел, Заурбек, старшина шапсугского общества Гои, сказал им:

— Напрасно, убыхи, вы еще хорохоритесь. Ничего вы не сделаете с вашею глупою спесью. Вздумаете драться — будет вам худо: вспомните мое слово. Вы знаете, что в свое время, когда было нужно, я был всегда впереди вас, первый против русских. То время прошло, и я без стыда покорился. Я достаточно приобрел себе славы военной, чтобы стыдиться своим поступком, а между тем спас целость семейств и имущество всего общества. Не думаете ли вы, что если убьете двести, триста русских солдат, сделаете тем вред правительству? Вместо их пришлют тысячи. Тех истребите вместе с начальниками, вышлют опять еще больше, а от вас не отстанут.

Картина переговоров была необыкновенно эффектная; группа почетных убыхов, и впереди их хромые от русских пуль Эльбруз и еще какой-то старик, была весьма живописна. В осанке, во взгляде каждого читались яркими буквами сознание полного достоинства и необузданная свобода. Ни капли унижения, ни капли боязни. Между тем было ясно, что такие минуты, быть может, в первый и в последний раз у них в жизни. Видно было, что они задеты за самую слабую струну — за самолюбие. Гордые и богатые, зашитые в галуны и серебро убыхи вынуждены были признать себя гласно бессильными.