Нгуен Бонг - Избранное

— Ну, так узнаете друг друга? Или нет? — вновь спросил Тхань.

Я могла бы сказать, что Дык ненавидит меня, что раньше он был в меня влюблен, писал стихи в стенной газете, присылал мне письма, подписанные вымышленными именами, но я не отвечала ему, и наконец возненавидел меня, а теперь пользуется случаем, чтобы отомстить. Таким образом можно было бы увести в сторону тюремщиков, но я не сделала этого. Я не сказала ничего и только посмотрела прямо в лицо Дыку.

— У меня было очень много школьных друзей. Этот тоже раньше был моим другом!

— Опять ты упрямишься!

Тхань наотмашь ударил меня, я снова упала. В голове загудело. Стиснув кулаки, я думала только об одном: постараться не потерять сознания.

Когда меня притащили в камеру и я пришла в себя, меня охватило какое-то странное и двойственное чувство: злилась на Дыка и в то же время мне было жаль его и особенно жаль было его мать. Ведь Дык у нее единственный сын!

Однажды мать Дыка сказала мне, что ей хотелось бы, чтобы ее сын тоже принимал участие в наших делах. Но Дыка не интересовало ничто, кроме школы. И, видя это, мать успокоилась, что, впрочем, можно понять: сердце матери разрывалось между любовью к родине и любовью к сыну. Ее не пугали трудности и опасности работы, она была истинной революционеркой, но в то же время ей хотелось оградить от опасности сына.

Что будет с ней, когда она узнает правду о сыне-предателе… И вдруг я подумала, что сама скрыла от своей матери — ведь она ничего не знает о том, чем я занимаюсь в Сайгоне.

…Когда меня арестовали, я могла сообщить об этом домой, но сразу же отказалась от этой мысли. И, разумеется, не потому, что не хотела видеть родных, я боялась, что встреча с ними расстроит меня, отнимет у меня силы. И все-таки они нашли меня в тюрьме.

Однажды, когда меня перевели в больницу Текуан, я вдруг услышала, как кто-то назвал мое имя:

— Нгуен Тхи Фыонг, получите передачу!

Я бросилась к выходу, но навстречу мне шла надзирательница с большой корзиной в руках. В ней оказались две пары черных брюк, платок, несколько лимонов, пачка сахарного песку, сверток с сушеными крабами и баночка ментолового масла. Я лихорадочно искала записку. И действительно, на дне корзины я нашла ее. Оказывается, передачу эту принесла мне младшая сестра.

Через неделю, в приемный день меня снова вызвали, и я увидела за железной решеткой почти всех родных. Когда меня ввели, они радостно зашумели, стали справляться о здоровье, о том, как живется мне здесь. Только мать стояла одна в сторонке и молча глядела на меня. Младшие братья и сестры, прильнув к решетке, кричали в один голос:

— Сестра, когда ты вернешься домой?

Бабушка, хоть она и была еще довольно крепкой и здоровой, очень плохо видела. Протянув руку, она ощупывала решетку и тихо спрашивала:

— Где ты? Где Фыонг?

Ее руки беспокойно шарили по железным прутьям, как будто хотели протянуться сквозь решетку ко мне.

— Где ты, внучка? Ты все такая же красивая? У тебя все такие же длинные волосы?..

Я стояла довольно далеко — нас разделяла не только железная решетка, но и охранники — один из них сидел между нами, а другой прохаживался вдоль решетки. Бабушка все никак не могла разглядеть меня и, продолжая ощупывать решетку, без конца повторяла: «Ты все такая же красивая? У тебя по-прежнему длинные волосы?» Я смотрела на бритую голову бабушки — редкие седые волосы только-только начали отрастать, и мне казалось, что ее подслеповатые глаза иногда останавливались на мне, словно она прощалась со мною.

А мама все так же одиноко стояла в стороне. И только когда полицейские объявили, что свидание окончено, мама на минуту приникла к решетке и тихо сказала, что посылает мне несколько сот пиастров. Я хотела отказаться, объяснить, что мне не нужны здесь деньги, но побоялась обидеть маму и промолчала.

С того дня я стала бояться этих встреч!..

Мысль о предательстве Дыка мучила меня. Однако, когда меня перевели в тюрьму Задинь, Нен сообщил мне, что я была арестована из-за того, что участвовала в демонстрации возле министерства по делам молодежи. Оказывается, этот подлец Ван следил за мной и в тот день видел меня. После этого я несколько дней отсутствовала и в школе, и в доме Дыка. Обо всем этом Ван и донес в полицию. И вот, несмотря на то что против меня не было никаких улик, полиция решила арестовать меня, в надежде, что в тюрьме я «расколюсь» и расскажу все.

Но я ничего не сказала, отказалась сотрудничать с ними. Тогда они схватили Дыка, стали ему угрожать, а потом устроили очную ставку, надеясь обмануть меня. Оказалось, Дык тоже ничего не сказал, он только признался, что был моим школьным товарищем и что я временно жила у них, а потом уезжала навестить больную бабушку.