Нгуен Бонг - Избранное

Сейчас я уже не в состоянии вспомнить, что на мне — белое платье или темная одежда, которую мне дали женщины в лагере Ле Ван Зует. Да и невозможно разобрать, во что я одета, потому что все изодрано в клочья, залито кровью, известковой водой, вымазано в грязи.

Я не пишу стихов. Когда-то я пыталась это делать, но увидела, что у меня ничего не получается, и оставила это занятие. Я не умею петь, как Хонг Лай, не знаю столько стихов, как Нен, не сочиняю их, как это делает Хоанг. Лучше всего ему удавались забавные шутки и пародии. Я одна была лишена каких-либо талантов.

Меня вдруг охватила какая-то тревога, какое-то необычное волнение… Белый цвет… повсюду белый цвет… Меня поднимало на волнах и несло в белый простор…

Я с трудом доползла до угла камеры, где прятала свои заколки, пошарила и нашла их. Потом села, уперевшись спиной в стену, и с трудом подняла руки, чтобы заколоть волосы.

Передо мной плыли белые буквы, слагаясь в строки…

В памяти всплывают далекие дни детства: я иду из школы домой, подобрав подол белого платья, я бегаю и ловлю белые лепестки, что кружатся в воздухе, облетая с цветущих деревьев… А потом я приехала в Сайгон, стала учиться в школе, работать в ученической подпольной организации… Я вижу себя всегда в своем белом платье, неизменном и любимом… Вот я еду на велосипеде через мост Тхинге, чтобы встретиться с Хоангом, и ветер развевает подол моего белого платья… И в день ареста, когда меня остановили на улице и втолкнули в машину, я тоже была в своем белом платье… Вот почему, наверное, во время пыток перед моими глазами неизменно белый цвет…

Строки одна за другой возникают на черной стене камеры, и буквы, отчетливо белея, сверкают на мрачном фоне. Я лежу ничком, вытянув руки. И снова волны уносят меня в небытие…

Не знаю, сколько времени была я без сознания, только откуда-то издалека, сперва совсем неясно, потом все отчетливее и отчетливее донеслись слова: «Уж наступала осень… когда двадцать третьего… мы поднялись по зову родины…» — они звучат все громче…

Это голос «восьмого»! Еще одна ночь прошла. Неужели снова утро?

Я вернулась в лагерь Ле Ван Зует. Возвращение было совсем не похоже на мое первое появление здесь. Тогда, несмотря на весь мой опыт революционной работы, я не избавилась еще от беспечности и беззаботности, свойственной молодости. После пыток в секретной тюрьме (так называемый объект П-42), меня отправили в больницу Текуан [31] Больница для заключенных, находившаяся в Сайгоне, по существу, та же тюрьма. (Примеч. автора.) , потом в главное полицейское управление, затем снова в П-42, а оттуда в тюрьму Задинь, после — в лагерь Тхудык. Прошло немногим более года, пока я, миновав все камеры, пытки, издевательства, не вернулась в лагерь Ле Ван Зует.

Больше года — а как будто целая жизнь позади! За это время я узнала все способы истязаний, не раз была на грани жизни и смерти. Меня помещали в камеру к уголовникам, страдавшим заразными болезнями, я не раз видела смерть товарищей, замученных пытками. Но куда бы ни бросали меня палачи, я всюду участвовала в борьбе заключенных, за что, разумеется, получала дополнительные наказания, однако это не останавливало меня.

В тюрьме Задинь меня приняли в партию.

В нашу молодежную организацию меня принимали дома, в комнате моей матери, а в партию — в тюремной камере.

Это было второго сентября шестьдесят первого года. Ночью заключенные устроили концерт художественной самодеятельности — пели, танцевали народные танцы. Тюремные власти следили за нами очень строго и пресекали малейшие попытки наладить связь друг с другом, но концерт нам все-таки удалось организовать.

Подготовку к приему в партию мы тщательно продумали. В нашей камере — а меня к тому времени перевели в общую камеру — были дежурные, которые менялись в течение ночи. Впрочем, камера была настолько тесной, что сразу всем лечь не хватало места.

Когда у нас дома меня принимали в молодежную организацию, я помню, мы втащили на кровать деревянный сундук, покрыли его куском ткани, поставили вазу с бумажными цветами, а рядом, на стене, повесили сделанный мною флаг и портрет Хо Ши Мина. Теперь же на цементном полу камеры поставили перевернутое жестяное ведро и накрыли его точно так же куском ткани. Так же, как и у меня дома, были бумажные цветы — мы сделали их для концерта, а потом сохранили для этого торжественного случая. Из обрезков красной и желтой ткани, которые нам удалось утаить от охраны, мы сделали нечто вроде флага — красного, с желтой пятиконечной звездой посередине, а фотография президента Хо Ши Мина у нас тоже была, ее хранила одна из заключенных — Хоа.