Юй Хуа - Месяц туманов

Я заметил, что стоило отцу ступить на тропинку, ведущую в его родное село, как всю его печаль как рукой сняло. Когда мы на лодке переправлялись через реку Цзюйшуйхэ, отец в распахнутом пальто, подбоченясь и выпятив грудь, с гордо поднятой головой стоял на носу. Пребывая в отличном расположении духа, он показывал мне, где он тайком среди дюн съел арахис своей Четвёртой тётушки, и рассказывал, как его потом выпорол дед. Рассказывал, как он в глубоком пруду ловил раков и чуть не утонул. Отец дышал во всю грудь затхлым, влажным запахом реки. Он радостно воскликнул: «Чёрт, здесь ничего не изменилось, всё по-старому». Часто моргая глазами, он шёпотом сказал мне: «Сынок, вот вернёмся домой — первым делом накормлю тебя досыта свежей рыбой, да не одной рыбиной. За раз несколько десятков рыбин съешь». Отец выудил рыбёшку из корзины назвавшего его Третьим дедом парня, который проплывал на лодке, и велел ему: «Выпотроши, вымой и отдай мне». Я глянул на эту узкую как ивовый прут рыбёшку длиной в один цунь [21] Цунь — мера длины, равная 3,33 см. и громко рассмеялся. Мне показалось, что у отца отличное чувство юмора.

Рядом с двориком, который остался после деда, отец споткнулся о камешек и чуть не растянулся. Он снял своё кожаное пальто и сунул его мне. Спотыкаясь на каждом шагу, слегка пошатываясь, он вошёл внутрь, громко выкрикивая: «Невестка! Невестка! Я вернулся!» Моя ослепшая на оба глаза тётушка вышла к нам, осторожно держась за дверной косяк. Не разглядев ничего, она сказала: «Сань Мао? Это Сань Мао? Сань Мао, ты вернулся?» Отец кинулся во двор и сжал её в объятьях. Под стрехой старого дома, омытого лучами февральского солнца, во дворе, где земля была усеяна соломой и загажена курами, отец хлопнулся перед старухой на колени. Старуха сказала: «Сань Мао, вставай скорей, скорей поднимайся!» Отец ответил: «Нет!» Его глаза были полны слёз. Он так и остался стоять на коленях и ни за что не соглашался встать.

Меня эта сцена как громом поразила, к лицу волнами прихлынула кровь. Отец всю жизнь проявлял завидную стойкость, участвовал в нескольких сотнях боёв, был много раз ранен, в его макушке до сих пор торчит осколок размером с боб, а в животе так и осталась пуля. В 1934 году в время обороны Ваньюаня в отца попало три пули, трижды он падал на землю, трижды поднимался и бросался в атаку. Так он стал легендой Четвёртой Красной Армии. Отец никому никогда не говорил нежностей. До восьмидесяти лет он прошагал, выпрямив спину, с гордо поднятой головой.

Тётушку мой старший брат привёл в дом перед тем, как сам покинул село. Ей в то время было 17 лет, в селе Дунчун она слыла самой красивой девушкой. Когда брат покинул село, он не знал, что его жена уже беременна. Десятки лет спустя тётушка не переставала надеяться, что её муж когда-нибудь вернётся домой поглядеть на свою плоть и кровь. После того как трое богатырски сложенных парней из рода Дэнов бежали из села, спасая свою жизнь, семнадцатилетняя девушка сняла красное платье невесты, не произнеся ни слова, вошла в свой новый дом и разделила со всеми домочадцами их горькую жизнь. Она трудилась от зари до глубокой ночи, работа по дому и в поле легла на её плечи. Иногда она уставала так, что падала в обмороке на землю, но ни разу ни слова не сказала свёкру и свекрови. Она безропотно трудилась в доме Дэнов, нянча детей и ухаживая за стариками, одного за другим похоронила родителей мужа, поставила на ноги сына, нашла ему жену, тихонько стояла у лампы, ожидая, когда невестка родит дядюшкиного внука. Эта цветущая семнадцатилетняя девушка изредка в сумерках приходила одна тайком на берег реки на краю деревни и ждала своего мужа. Она молча глядела своими прекрасными глазами на северную дорогу. Дядя в тот год ушёл по этой дороге, он не знал, что его семнадцатилетняя жена будет с грустью вглядываться в сумерки, ожидая его возвращения. Так день за днём она проглядела свои глаза и ослепла. Дядюшка так и не вернулся, никто даже не узнал, где покоится его прах.

Отец сказал, что тётушка — это заслуженный работник семьи Дэнов.

Возвращение в дом Дэнов заставило отца дать волю чувствам, которые он ранее в себе подавлял. Он часто вёл себя как малый ребёнок. Отец, долгое время простояв перед тётушкой на коленях, поднялся и громко сказал жене племянника, которая стояла посреди двора, в смущении глядя на него: «Минчжэнь, зарежь для меня курицу! Зарежь для меня самую жирную курицу!» Моей двоюродной невестке было за пятьдесят, но она выглядела старше моей матери. Она в панике следила за взглядом отца, который рыскал по двору в поисках ничего не ведавшей курицы. Она тихонько сказала: «Это всё куры-несушки». Отец ответил: «Все едят кур-несушек, кто же ест кур, которые не несут яиц?» Отец озорно улыбнулся своей невестке, очень довольный собой. Мне стало жаль двоюродную невестку, я сунул ей пять юаней и велел пойти куда-нибудь и купить пару кур. Однако наш заговор провалился. Отец, отхлебнув первую же ложку обжигающего куриного супа, в сомнении нахмурил брови и уставился на двоюродную невестку: «Вкус не тот. Это курица не со двора Дэнов!» Та от паники переменилась в лице и чуть не перевернула миску с супом. Ещё несколько дней двоюродная невестка старалась не попадаться отцу на глаза. При виде отца её начинала бить безудержная дрожь.