Ринат Валиуллин - d’Рим [litres]

– Что так?

– Знаешь, сколько там уже сидит желающих?!

– Пусть сидят, мы будем валяться, – вытянула вверх руку Анна, пытаясь поймать в кольцо образованное пальцами яркое солнце. – Здесь так хорошо.

Всякий раз, оказываясь в Риме, она приближалась к своей мечте настолько, что казалось, вытяни руку – и достанешь, но с мечтами никогда не было так просто, а с женскими – тем более. И вот она уже снова вглядывалась в даль, высматривая в оптический прицел новую жертву, спрашивая себя постоянно: «И почему для достижения мечты, мне приходится заниматься бог знает чем?»

– Почему, кроме нас, никто не целуется?

– Рано еще. Люди стали экономнее, мы экономим не только на деньгах, но даже на чувствах, на страстях, перестали бить посуду, потому что – дорого, как и нервы. «Почему, почему? Потому что не с кем. Никому, кроме нас, в голову не приходит».

– Я думала, они в сердце сначала приходят, потом уже в голову.

– А мне сразу в голову. Потому что душа твоя – игольница из красного шелка, голова – прекрасный букет мыслей в вазе 90-60-90, ну или около того, – красноречиво заметил Борис.

– А бить посуду? Как можно разбить пластиковый стаканчик? – помахала своим пустым Анна. Борис тут же налил ей еще белого. Пока вино торопилось в стакан, он думал, что на это ответить. Анна все время заставляла его думать.

– Не надо стараться преобразить мир, он и так прекрасен.

– Расшифруй, – посмотрела она на меня. На ее переносице возник вопрос.

– Делай, что любишь, только так, чтобы этот мир не испортить.

– Хороший девиз. У тебя получается?

– Нет. Просыпаюсь и чувствую себя самозванцем. Начинаю сам себя звать: «Эй, вставай, хватит валяться, жизнь проходит».

– Я тоже не люблю рано вставать.

– В одиннадцать утра это рано? Как считаешь?

– Ну, все зависит от того, с кем просыпаешься, – задумалась над своими же словами Анна.

– Вот эта самая зависимость и пугает, – отшутился Борис, а про себя подумал: «Очень важно даже не то, где ты уснешь, а где проснешься, в одиночестве ли или среди жены. Укутанный в асфальт своих тревог или блаженный, раскинув части тела так гармонично. Что они сами собой в ночи нашли свое продолжение в твоей женщине».

– Ночь – время расставаться со своими комплексами, – будто услышала слова Бориса Анна.

– Мне иногда кажется, что у тебя их нет.

– Только ночью, – соврала Анна. Иногда она запиралась в ночи и не выходила оттуда часами. Да и куда выходить? Другая комната называлась одиночеством.

– Ночь многим дает надежду.

– А потом ворует.

Анна с Риммой вышли из аптеки на улицу, где купили девочке целый пакет лекарств от соплей и от боли в горле. На улице высокий женский голос прочищал всем мозги. Кричала мать. На ее лице разыгрывалась сцена, которую ставят во всех семейных театрах. Она шла рядом с мальчиком лет пяти. Мальчик держался до последнего, ему было неудобно за свою мать, а она вела себя как капризный ребенок. Кричала на него, постоянно одергивая за руку. Наконец малыш не выдержал и заплакал. Он явно не понимал, чем он провинился. Мама тоже не понимала, поэтому нервничала. Диалог был примерно такой: «Ты меня понимаешь? – Не понимаю. Объясни».

«Слабая позиция», – подумала про себя Анна. Самое мелочное из наших чувств затмило все остальные. Раздражение – это злость, которая не имеет права. Ей только кажется, что она права, но доказательств нет. Малыш сопротивлялся и плакал, потому материнский тон был непреклонный. Этим тоном она уже закрасила все небо над ним, теперь наносила тон на свое лицо. Вот откуда преждевременные морщины – от раздражения. Пока же мать чувствовала себя безнаказанной.

– Мама, а почему тетя кричит? – спросила меня Римма.

– Хочется ей, вот и кричит.

– Нет, она же не просто так. На детей кричать нельзя. Кхе-кхе-кхе-кхе, – закашлялась Римма.

– Хватит болтать, воздух холодный!

– На детей кричать нельзя.

– Нельзя, нельзя. А я разве кричу? Пошли, – одернула я ее за руку.

– Тихо, мама, тихо, – приложила руку к губам дочь.

Ночью у Римки поднялась температура, измерила – тридцать девять. Дала ей парацетамол. Жар остановился на какое-то время и пополз обратно вверх – тридцать девять и пять. Римма горячая и несет какой-то бред:

– Мама, мне жарко, мне жарко. Мы уже на море?

– Летом, летом поедем.

– А море большое?

– Большое.

– Как ванна?

– Больше.

– Мы там будем купаться. Мы возьмем мой круг?