Джейн Джонсон - Преданное прошлое

В мазморре она провела всего три дня (отсчитывая время по призывам муэдзина на молитву, поскольку внутрь не попадал ни единый луч солнца), но тюрьма эта успела стать для нее воплощением ада, вытеснив все другие его предполагаемые изображения, которые она придумывала прежде.

Их согнали и затолкали туда вместе — мужчин, женщин и детей, — и там было так тесно и грязно, что сразу становилось понятно, что их хозяевам наплевать: останутся невольники в живых или все перемрут. Нынче рано утром пришли двое мужчин, вызвали ее по имени, произнося это имя с таким жутким акцентом, что потребовалось несколько минут общего замешательства и недоумения, прежде чем стало понятно, что вызывают именно Кэт. Ее облачили в черный балахон с чадрой, связали ей руки и потащили, спотыкающуюся и моргающую от яркого света, по узким улочкам в этот дом. Втолкнули в темную прохладную комнату и с грохотом затворили дверь. Контраст между слепящим солнечным светом на улицах и темнотой этой комнаты был таким резким, что девушка потеряла ориентацию в пространстве. И когда знакомый голос нарушил молчание, она чуть из кожи вон не выскочила.

— Итак, Кет-рин-Энн Триджинна… Как тебе нравится новая помещение? — Мужчина засмеялся, жестоко, издевательски, отчего у нее защипало глаза от навернувшихся слез. Он щелкнул пальцами, и темнокожий мальчик, который до этого момента молча сидел на корточках в темном углу, вскочил и открыл ставни. В комнату хлынул солнечный свет, позолотив стены и бросив янтарный отсвет на прекрасную мебель и ковры, а также на человека, разлегшегося на мягком диване.

Аль-Андалуси был облачен в длинную рубаху небесно-голубого цвета, изукрашенную золотой вышивкой. На голове его красовался белый тюрбан. Раис выглядел сейчас как настоящее воплощение солнечного лета, и от этого Кэт еще сильнее почувствовала себя грязной, настоящей дикаркой. Не такое уж длительное время понадобилось для того, чтобы она опустилась до самого плачевного состояния.

— Ты напишешь письмо про выкуп от имени всех, кто из твой город, — сказал он. И объяснил, в какой форме должно быть письмо и какие суммы следует потребовать, не обратив никакого внимания на ее полный ужаса вопль.

— Скажешь, какие у вас тут жуткий условия, что мы вас все время бьем и угрожаем, что заставим перейти в наша религия…

Кэт, пораженная, уставилась на него:

— Но нас никто не бил с тех пор, как мы сошли с твоего корабля, — храбро возразила она. — И никто не делал попыток заставить нас принять твою религию.

У аль-Андалуси блеснули глаза.

— Б-а-с-т-о-н-а-д-а, — произнес он по буквам и заставил ее повторить это слово. — Знаешь, что это такой?

Кэт помотала головой.

— Человек кладут на земля, а ноги ему задирают к небу, а потом бьют по ступни и пятки, пока станут черные. Говорят, это очень мучительно. Никто долго не выдержит такой боль. Все скоро начинают орать и отрекаться от свой фальшивый Бог-Сын и приникать к истинный вера в Аллах. Про это тоже напиши в письме.

— Не понимаю, зачем ты заставляешь меня писать про подобные жуткие вещи.

Раис рассмеялся.

— Как же иначе твой люди заплатят, если нет смертельный угроза вашей жизни и душе?

— Они не заплатят, — заявила Кэт, гордо задрав подбородок. Она была в ярости — из-за этого вранья, жестокости и оттого, что он явственно наслаждался ее унижением.

Раис равнодушно смотрел, как она пылает от гнева. Потом пожал плечами:

— Тогда ты останешься в Марокко и здесь умрешь.

В письмо, к сожалению, пришлось включить все его требования. Пришли двое мужчин, что приволокли ее из мазморры, и увели назад; она пошла с ними без сопротивления. Чего-то она, нынешняя Кэтрин-Энн Триджинна, уже лишилась, что-то уже утратила. Короткое посещение рая, которого она удостоилась, но потом была грубо возвращена в ад, подобно хитрой уловке, оставило ее в еще более подавленном настроении, чем было прежде. У дверей мазморры с нее сняли черную хламиду, хотя она более всего соответствовала сейчас ее состоянию, и впихнули обратно.

— Он уже пресытился тобой, да? — прокричал кто-то из мужчин. В темноте она не видела, кто именно.

— У него большой выбор шлюх, у этого турка.

— Кэт никакая не шлюха, Джек Феллоуз! Чтоб тебе в аду гореть за такие слова!

На секунду Кэт показалось, что это мать встала на ее защиту, но мама ведь никогда не называла ей сокращенным именем. Это был кто-то другой. Возмущение, звучавшее в этом голосе, зацепило какую-то струнку в душе Кэт: Мэтти! Милая, верная, глупая Мэтти, все еще живая, упрямая и достаточно крепкая, чтобы беспокоиться о том, что говорят про ее подругу.