Джейн Джонсон - Преданное прошлое

Сегодня, когда в дверь постучали, девушка открыла ее и увидела, что принесли не только еду, но еще и несколько кусков чистого белого полотна — все это лежало на палубе у входа в каюту. А сверху был аккуратно положен моток тонкой черной шерсти и игла парусного мастера.

Удивленная, она выглянула в коридор, но тот, кто принес ей эти сокровища, уже поспешно убрался прочь. Пленница внесла все это в каюту и вторую половину дня развлекалась, вышивая разные узоры собственного изобретения — декоративный воротник, расшитый крестом в виде зигзагов и кругов; потом набросала грифелем на полотне узор из перевивающихся листьев, к которому добавила двух птичек.

Она еще накладывала последние стежки на полотно, когда в каюту вернулся раис, но так увлеклась работой, что не услышала его шагов. Подняв глаза, она увидела, что аль-Андалуси стоит в дверях. Свет ламп превращал его лицо в рельефное изображение, подчеркивая высокие скулы и полные губы. Понять выражение было невозможно, глаза были в тени, и их белки виднелись лишь как узкие полоски под зрачками. Сколько времени он так стоял, упершись ладонями в дверной косяк, девушка не знала. Вспыхнув, она отложила полотно в сторону, прикрыв им «Гордость рукодельницы».

— Можно смотреть?

— Я еще не закончила.

Он протянул руку. Она неохотно отдала ему кусок полотна, а потом глядела, как он рассматривает узор, переворачивает кусок на изнанку. Наконец он вернул ей вышивку.

— Мы считаем это неправильно, когда живые существо изображают так реально.

— Что, даже растения и птиц?

— Даже растения и птиц. — Он заметил, как вытянулось ее лицо, и продолжал более мягким тоном: — Есть такая история, хади 41.

По свидетельство Айша, которая был любимый жена пророка, Мохаммед один раз пришел домой и нашел в угол комната коврик, который она украсил орнамент из человеческий фигур. Он тут же сорвал его и сказал: «В День Страшный суд самый худший наказание будет для тех, кто хочет копировать существа, созданный Аллахом». И Айша устыдился, снял все эти ковры и порезал их на куски, отрезав те, где был человеческий фигура, а из остальной сделал подушки.

Кэт стало жалко эту Айшу, муж которой оказался столь жутко благочестивым. Она нахмурилась:

— Но я ведь не стремлюсь воссоздать все эти вещи, хочу только показать их изображение, как я их себе представляю.

— Вот этот и есть слишком большой самонадеянность. Девушка на минуту задумалась.

— Но разве это не способ выразить восхищение творениями Господа? Самому их обдумать и представить?

Раис прикрыл глаза, размышляя. И через некоторое время медленно произнес:

— На юге моя страна, в горах, откуда пришел племя моего отца, женщины плетут ковры с изображения верблюд и овец. Но это только неграмотный крестьянки, они другой ничего не умеют.

Кэт вспыхнула:

— Я вовсе не неграмотная крестьянка! Там, откуда я родом, это считается большим даром — уметь воспроизводить красивые вещи нашего мира!

Аль-Андалуси свысока посмотрел на нее:

— Бог есть красота, и Он любит красота. Верблюд — это красивый вещь, это правда. И женщина в гневе тоже. Я не знай, что мне нравится больше. — После чего он улыбнулся и выдерживал ее яростный взгляд, пока Кэт сама не отвернулась, чувствуя себя неловко.

Руки у нее дрожали, она сама не могла понять отчего. Собрав полотно, моток шерсти и свою книжку и прижав все это к груди, девушка спросила:

— Когда мы доберемся до Сла? — Она уже научилась произносить название берберийского порта на арабский манер, как его выговаривал раис, хотя для ее уха оно звучало неважно.

— Мы вчера миновали Кабо де Сан-Висенте. Если ветер продержится, придем в порт к вечер.

Это было раньше, чем она рассчитывала, гораздо раньше. Кэт почувствовала, как в висках застучала кровь.

— И что будет со мной потом? — выпалила она.

В каюте воцарилось молчание, натянутое как струна. Что она хотела услышать в ответ? Что раис готов держать ее у себя, пока не получит за нее выкуп, чтоб она могла вернуться домой?

Но ведь мать и дядя находятся здесь же, на этом же корабле, кому же она могла написать письмо? Не говоря уж о том, каким образом такое письмо могло бы попасть обратно в Корнуолл, который казался ей теперь совершенно иным миром и из совсем другого времени. Да, там оставался кузен Роб, только Роб, который мог озаботиться ее освобождением, но сможет ли он добиться расположения леди Харрис, чтобы та поговорила с мужем по поводу выкупа Кэт? Девушка не могла себе представить, что даже если жених поговорит с леди, та озаботится ее судьбой, считая Кэт в лучшем случае служанкой, а в худшем — кокеткой и распутницей. Не могла она себе представить и чтобы сэр Артур отдал огромную сумму в руки какого-то заморского корсара, не будучи уверенным в успехе обмена. Да и зачем это он станет пополнять казну тех самых врагов, от которых должен защищать побережье? Другие вероятные варианты — что раис передаст ее в руки человека, которого он называет султаном, или продаст на невольничьем рынке, о нем говорил Дик Элуит, продаст тому, кто предложит наибольшую цену, — были слишком ужасными, чтобы даже думать о них. Последний вариант — что он оставит ее при себе, в своем хозяйстве, как однажды проговорился, до того как обозвал ее глупой и неуклюжей, — тоже страшил Кэт, но гораздо меньше. Она понимала, что вряд ли стоит надеяться на подобный исход. Понимала и то, что быть взятой в дом берберийского пирата, чья единственная цель в жизни — грабить и убивать таких же христиан, как она сама, опять-таки печальная перспектива, какую любой цивилизованный человек счел бы позором и унижением. Но если ее служба ограничится такими простыми вещами, как обучение женщин из его семьи искусству работать иголкой, то, несомненно, стать служанкой в этой заморской стране предпочтительнее, нежели быть проданной совершенно чужому человеку, который станет использовать ее бог знает каким гнусным образом. Кэт дрожала, полностью лишившись мужества.