Миколас Слуцкис - Древо света

— Кому красиво, кому, может, и нет, а мне… Мне хорошо, мне годится! — подытожил Лауринас, видимо, отсекая последнее сомнение, и хихикнул.

У подножия холма Елена коснулась мужниного плеча. Статкус кивнул и притормозил разбежавшуюся, груженную чемоданами машину.

Вышли. Издалека доносились голоса Пранаса и Лауринаса, то врозь, то переплетаясь. Отдельные деревья на холме видны уже не были. Казалось, один только клен тянется вверх, могуче раскинув свою крону, достигая ею солнца и постепенно в нем растворяясь. Скоро и не различишь, где свет дерева, а где солнца.

— Ну, хватит, — заторопился Статкус.

— Куда спешишь?

Тут было им хорошо, грустно и хорошо, как уже никогда и нигде больше не будет. У Елены навернулись слезы.

— Дела.

— Снова твои дела?

Статкус не стал объяснять, она не расспрашивала.

Тень машины летела по обочине, обгоняя эту веселую птицу, летел вперед жадный взгляд Статкуса. Вот показался белый пригород — высотные белые башни, окруженные такими же белыми домами, вот красный — кирпичные башни в окружении таких же красных домов, а шестеренка кольцевой дороги уже расшвыривает во все стороны сверкающий, ревущий, чихающий поток автомобилей. Как-то внезапно, не давая передышки, вбирают тебя городская суматоха, дома, машины, рекламные стенды, люди; последних такое множество, что рябит в глазах. Руль тает в потных руках, но Статкус не замечает этого, перед ним открывается улица, по которой, кажется, только вчера брел он, ничего не видя, погоняемый болью. Улица похожа на все другие, но ее не спутаешь с остальными, по ней навстречу снова идет враскачку мужчина с хмурым лицом, тот, кого не узнал тогда, хотя, конечно, знакомый, больше чем знакомый! Вновь норовит проскочить мимо, не выдать себя — равнодушный, с холодной дымкой враждебности в глазах! — однако теперь тебя уже не обманет ни его задранный подбородок, ни безразличный взгляд, скользящий по твоему лицу, словно ты выгоревший на солнце, никому не нужный плакат.

Мужчина не замедлил шага, и Статкус не замедлил. Расстояние между ними все сокращалось, а над размягчившимся от жары асфальтом уже столкнулись, смешались запахи их одежды: разогретой солнцем шерсти и одеколона у одного, росистой садовой травы, смешанной с раскаленной пластмассой машины, у другого! Наконец-то они неминуемо встретятся! Так жарко от их сливающегося дыхания, что капелька пота, бегущая по виску таинственного незнакомца, скатывается по твоей щеке. Странно, запах чужого тела приятен, как своего, нет, еще приятнее. И движения рук вроде бы не твои, но помахиваешь ими, как он, не очень сильно, ведь главное — шагать враскачку, так, чтобы никто не задумывался о твоем возрасте. И шаги… Словно не в асфальт впечатываешь каблук, а в сердцевину земли, чтобы след никогда не исчез. Теперь-то мы узнаем друг друга, не сможем не узнать, потому что он — это я, я — это он… Наконец-то встретимся через много лет разлуки и отчаяния я и Йонялис Статкус!

Не только в литературах стран социалистического содружества, но и в литературах некоторых республик Советского Союза живет стремление все глубже и глубже исследовать вопрос о том, как в определенное — скажем так: переломное — время и в определенном месте формируется тот человеческий материал, из которого состоит социалистическое общество. Несомненно, вопрос этот продолжает тревожить Миколаса Слуцкиса — одного из самых чутких исследователей проблемы «человек и время». Судьба родной республики дает для этого немало оснований. Ведь и сам автор, и многие его герои провели детство, или юность, или даже первые годы зрелости в условиях буржуазного государства.

Они пережили и немецкую оккупацию в годы первой мировой войны, и новые горькие беды в дни второй мировой войны и фашистской оккупации, и радость освобождения — приход Советской власти в 1940-м, и годы классовой борьбы в деревне: террор «лесных» — буржуазных и фашистских бандитов-недобитков.

Пережитки этих прошлых лет не могли не сказаться на характерах и судьбах людей — сказаться по-разному: от того сопротивления среде, которое формирует бойца, до той или иной формы «конформизма», которая так или иначе, явно или тайно увечит судьбу и характер человека.

Не в пример другим романам Слуцкиса, написанным в последние годы, действие нового его произведения «Древо света» целиком происходит в деревне, и каждый «городской» в нем — это уже «отрезанный ломоть» или интеллигент в первом поколении — лишь случайно и косвенно связанный с родными местами.