Миколас Слуцкис - Древо света

— Где тут успеешь, когда такие заросли, — ответил он, отводя от Лауринаса глаза — дремлющие пруды. — Надумаешь усадьбу продавать, тоже дай знать.

— Не продаю! И не думаю! — испуганно замахал руками Лауринас.

— Да разве ж я заставляю продавать? Говорю, если надумаешь. Между прочим, Балюлис, на территории колхоза преимущество за членами хозяйства.

Был полдень, светило солнце, но лицо Лауринаса покрылось тенью. Может, облако надвинулось, может, «газик» оставил густой дым.

— Спасибочки! — Расчухавшись, Лауринас побежал было следом, но едва ли председатель мог услышать его. — Я еще не спятил! Еще подождете!

Статкусы не знали, как успокоить старика.

— Шиш, шиш вам всем! — совал он во все стороны дрожащий кулак. — Корову продам, другую, пусть и поменьше, куплю. Нам много молока не нужно. А усадьбу, деревья… Не дождетесь!

Без Петронеле стало по-осеннему темно — ни ближнего, ни дальнего сияния. Статкус нервно жужжал фонариком, но лампочка не накалялась. Свет, пусть и ничтожный, был бы издевательством над Петронеле, отсутствующей в этом доме, в этом мире таинственных шорохов и шепотов, где теперь не слышно ее дыхания. Лишь в углах и под потолком витали еще сны, ее неизменные, жуткие сны. Статкус чувствовал себя нежеланным гостем, спутавшим жизнь старых людей. Не наше ли затянувшееся вторжение подливало масла в огонь, не оно ли стравливало Балюлисов, приближая тем самым печальный исход? Мы были свидетелями — не судьями! — если и судили, то лишь себя, но почему же у нас такое чувство, будто мы без спросу что-то взяли, даже украли на пожарище? Хорошо, что ты деревья сажал, Лауринас. Петронеле сберегла самые нужные слова. А Елена? Не сомневаюсь, найдет, что сказать, когда… А ты сам? Неужели приближается конец, если стараешься угадать то, чего уже никогда не угадаешь?

От мысли, что их с Еленой последний час тоже не за горами, стало тяжко на сердце. Это было не физической болью — бессильной печалью, всепроникающей горечью. Словно держал на коленях маленькую Нерингу, а его девочка, свет его очей, его утешение, вязала и распускала все одну и ту же салфеточку, опустив пахнущую зимней сиренью головку, и не догадывалась, что конечности отца обрублены и объятия его не самое безопасное место в мире. Тряси ее, учи, доказывай, что молодая девушка должна держать голову высоко, вязальный крючок все равно будет нырять в бессмысленно дергающихся пальцах, и бессмысленным будет и аромат сирени, и твое, отец, запоздалое раскаяние…

Елена шевельнулась, разбуженная предчувствиями.

— Не спишь, Йонас? Испугалась я.

— Спи… успокойся. — Он приложил ладонь к ее шее, билась, куда-то спешила беспокойная жилка.

— В те времена, когда ты называл меня Олененком, а сам приезжал на крыше вагона… — Елена глубоко вдохнула, словно им обоим — не только ей — понадобится много воздуха. — Бывало, жду тебя, предчувствую минуту появления, словно у мечты есть свое расписание, и думаю: когда-нибудь, когда люди уже перестанут бояться, какими будут ночи? Белыми, как на Севере?

На широком лбу обозначилась и подрагивала вертикальная морщинка. Как черный жучок, которого он не любил, но который был для него в этот час дороже всех улыбок, включая и улыбку молодости, когда Елена мучительно улыбалась лишь одним уголком губ.

— Спи. Ночью надо спать.

— Сейчас… Интересно, как идут дела у того художника, Иоганнеса?

— Странный парень.

— Нет, Йонялис, нет! — Елена горячо задышала ему в лицо, словно пробивалась к мужу не сквозь темень ночи — сквозь завесу лет. — Он совсем как ты. Ты много лет назад.

— Я вроде бы не нес вздора про деревья?

— Иные времена — иные песни. Разве тогда могли занимать деревья, ведь за людьми смерть ходила. Самого чуть на тот свет у мостика не отправили… Не помнишь? Лежал весь в крови. Между прочим, предатель в тебя стрелял…

— Предатель?

— Чему удивляешься? Жалненас. Убил Ятулиса, а вроде дружком его считался, и сбежал к «болотным». Прошмыгнул сквозь охрану и — к ним…

— Где он сейчас, не знаешь?

— Расстреляли. За особо опасные преступления.

— Да, времена были… Но люди всегда люди, правда?

— Правда. Потому и говорю: похожи вы с Иоганнесом. Он мечтает о деревьях, ты о будущем мечтал, когда болезни, рак победим…

— И сегодня еще до этого далеко.

— Далеко. Но тоскливо было бы жить без мечты, правда?

— Давай спать. — Статкусу послышались шаги. В темноте, не находя себе места, бродил по избе Лауринас. — Может, спросить, не надо ли чего?