Антология - Глубина тихого омута

Внутренний лес узнаётся по рыжим просветам и мокрому запаху;

Дышишь спокойно, впервые себя измеряешь не только потерями.

Так и стоишь между гладких стволов, голова в восхищении задрана:

Выше высокого эти деревья, и сам ты — такое же дерево.

Может, какие-то ветки как нужно не выросли, выглядят детскими;

Может, иные — кривые, тяжёлые, попросту лишними кажутся.

Я вспоминаю тебя — это правда такое особое действие,

После которого чувствуешь, будто по телу смола растекается.

И понимаешь, какими мы стали в сравненье с собою — огромными;

Непоказными и очень красивыми; теми, кто всё же осмелился.

Ты исключительно сосредоточен на ярких фрагментах над кронами.

Жизнь — это вверх. И ты занят своей вертикалью.

Александр Секацкий: «Текст представляет собой удивительное сочетание этнографии и экзистенции, достигнутое благодаря точной интуиции и следованию критериям инстанции вкуса. Получилась простая человеческая история, история о любви, которая была и прошла. А ведь создать, рассказать простую историю, которая так и будет воспринята читателем как остановленный фрагмент самой жизни, вовсе не просто. Куда проще соорудить искусственную конструкцию, оснащённую эрудицией и стилизованную под какое-нибудь господствующее направление, то есть текст второго порядка, ориентированный по отношению к уже существующим текстам. Создание хороших текстов второго порядка доступно далеко не каждому, и именно для этого требуется мастерство. Но тексты первого порядка всегда в дефиците, даже если это на удивление простые истории, и для их создания требуются фигуры высшего пилотажа, плохо поддающиеся спектральному анализу.

В рассказе «Дочь, родившаяся первой» фигуры высшего пилотажа присутствуют».

Я стараюсь как можно реже ездить в то живописное шале среди гор у чистого озера, что зовётся Серебряным. Кожей помню, как ныряю в него — и в ту же минуту меня сковывает безжалостный холод, побороть который под силу только решительному брассу. А стоит выйти на берег и шагнуть по каменистому песку, как мелкая дрожь забьётся в мышцах, но уже не столько от озноба, сколько от озорного восторга и невероятной бодрости. Кругом — дивная картина в серебристых бликах. Я тогда знал фразу на оджибвейском языке, которая буквально переводится как «действительно прекрасное место для высадки», но в оригинале в ней заложен дополнительный смысл, подчёркивающий гармонию мира и духа. А теперь я её забыл.

С Веноной я познакомился в больнице, куда попал с гнойным аппендицитом и провалялся две недели вместо положенных двух дней. Она работала медсестрой и появлялась в моей палате чаще других — брала много дежурств. Xотя и без того было понятно, что она индианка, я не удержался и задал политкорректно сформулированный вопрос. «Да, из алгонкинского племени оджибве в Нью-Браунсвике», — ответила она без смущения.

Я родился и вырос в Монреале, в моей голове живёт стереотип индейской женщины: либо крупная с мощными конечностями, либо маленькая квадратная, из тех, что вечно пьяные сидят в метро и попрошайничают от удручающего безделья.

А Венона была среднего роста, худенькая, с длинными смуглыми пальцами. Я вначале только их и заметил, когда она капельницу мне ставила, а уж потом обратил внимание на лицо с выразительной мимикой и прозрачно-синими глазами. Хотя сейчас я не очень уверен, возможно ли, чтобы у человека были глаза цвета синего кита? А брови у неё были невероятно красивые: удлинённые, аккуратной формы, способные разлетаться, идти на излом, выгибаться в дугу, приподниматься страдальческим треугольником. Из-за такой подвижности бровей её лоб был исчерчен продольными морщинками, казавшимися мне трогательными.