«Кто осмелится написать…»
Кто осмелится написать:
Я там был, было так, я видел —
И свидетельствую перед людьми и Богом,
Что было так, и это — сущая правда?
Не смущаясь писаньями Дэвида Юма,
Утверждать: было пасмурно, день на убыль,
Полчетвертого, слишком поздно пускаться в дорогу,
Солнце в небе закрыли мягкие тучи
Так, что реальность окрасилась пастелью.
И светло-зелеными были тополя и клены,
И с хрустом отломленные ветки
Уже покорно подставляли каплям
Небесной влаги свои обнажённые суставы,
Свидетельствуя о прошедшей буре.
И всякая ямка набирала воду —
Про запас, насыщаясь, как морская губка,
И трава стояла в серебряных каплях,
Как в испарине. Цвели жасмин и липа.
Это было в июле, в самой его сердцевине.
«Когда совершится: рванет…»
Когда совершится: рванет,
Вскрывая нарывы плоти
Этого мира, когда распахнётся
Окно в бесконечность.
И только звёзды
С холодным любопытством
Будут смотреть, как слезает кожа
Осиновых перелесков, рязанских лугов,
Железной дороги над насыпью,
Усеянной иван-чаем,
Когда распадётся до атома
Воздух сосновый,
Еловая шишка станет воспоминаньем,
И шкура дорог покоробится,
Пламя развеет всё то, что мы так любили.
Во мне сохранится чертёж, указание, карта.
Мигрень
Колет иголкой в висок,
Восковая кукла сжалась от боли,
Но остриё проникает
Сквозь кожу,
Треснувшую апельсиновой коркой,
По восковым протокам
Бегущей крови
К самому нерву,
Нацелилась, бьёт, как жало
Осы, защищающей соты.
Александр Секацкий: « Рассказы Юлии Пильц хороши своим темпом, такую скорость можно назвать оптимальной для того, чтобы рассказать историю или поделиться воспоминанием и уйти от подозрения, что ты просто хочешь написать рассказ. В сущности, именно это должно называться реализмом, и поэтому совершенно естественным выглядит ответ на вопрос, о чем же пишет Юлия Пильц: о жизни. Однако то и дело попадаются искорки точного психологизма, и они на редкость хороши:
«Однажды были танцы. Мы с Алёнкой сидели рядом в красивых платьях. Мальчики приглашали девочек. Он шёл к нам. У меня на тот момент не было ни малейшего сомнения в собственной неотразимости. Я пулей летела ему навстречу. На всех парах, буквально на крыльях любви. Но случился фэйл тысячелетия…»
Мне вдруг показалось, что любой искренний самоотчёт девочки-девушки-женщины должен включать в себя описание этого водораздела: «я ещё была уверена в своей полной неотразимости» и «у меня появились на этот счёт сомнения» — многое зависит от того, когда это произошло…»
Фатальное везение в любви преследует меня с детского сада.
Был у нас такой Гришка. Кудрявый и весёлый. Умный, с широкой улыбкой и голливудскими зубами. Победитель по жизни. Мой папа говорил, что Гришка далеко пойдёт.
Гришка любил хулиганить, был круче всех на свете. Мы с ним первые в группе научились читать. Я приносила книжки со сказками, и мы читали на тихом часе. Больше никто не умел. Его даже отдали в школу с шести лет по причине этих самых выдающихся интеллектуальных способностей. Поэтому он пошёл на год раньше, чем я.
В общем, дико нравился мне Гришка. Но я была во «френдзоне». Ещё мы дружили с Алёнкой. Сказки она с нами не читала, но отличалась дивной красотой, звонким смехом и сиянием лучистых рыжих волос. Их с Гришкой родители дружили ещё до их рождения, кажется. Ну и Алёнка с Гришкой дружили всегда…
Однажды были танцы. Мы с Алёнкой сидели рядом в красивых платьях. Мальчики приглашали девочек. Он шёл к нам. У меня на тот момент не было ни малейшего сомнения в собственной неотразимости. Я пулей летела ему навстречу. На всех парах, буквально на крыльях любви. Но случился фэйл тысячелетия…
Ехидно улыбаясь, Гришка объявил: «Эй, я Алёну хотел пригласить!»
59
«Эй!»… Помню этот момент до сих пор. Так моя детская голова усвоила простую истину о том, что инициатива в любовных отношениях принадлежит уж точно не женщине.
У меня был тогда другой поклонник. Саша по фамилии Тыковка. В общем-то, фамилия говорит сама за себя. Гришка был Пуляковский. А Саша — Тыковка. Гришка победитель по жизни, а Саша тот, у кого ещё всё впереди…
Сашины чувства и восторги не знали границ, но вежливо отклонялись адресатом по причине отсутствия взаимности. Каждое утро Саша начинал с бесчисленных поцелуев. Его настойчивость и целеустремлённость я очень уважала. Не любила только сопли, которыми он чисто случайно обмазывал меня с головы до пят при всяком приближении. Меня «сдавали» раньше, а когда приходил Саша, я пряталась, надеясь, что любовной атаки можно избежать. Каждый день выбирала новое место — то за шкафом, то за шторкой. И он искал. А когда находил, тогда уж сопли вперемешку с излияниями любви текли на меня рекой. Забыть это я вряд ли смогу даже в старости.
Читать дальше