Ведат Кокона - По волнам жизни

Жена улыбнулась:

— Разве ты ничего не помнишь?

— Что я должен помнить?

Смутившись, она опустила глаза и ответила дрожащим от волнения голосом:

— Это же свадебная нить, которую ты тогда…

Исмаил изумленно посмотрел на жену, задумался, пожал плечами и сказал:

— Какие же, однако, вы, женщины, глупые!

— Почему глупые?

— Потому что забиваете себе голову подобной чепухой… — И он ушел, оставив свою жену обескураженной, в грустной растерянности…

В этом году Манушате, младшая сестра Исмаила, которой исполнилось семнадцать лет, как-то сразу вытянулась и стала тоненькой стройной девушкой. Заплетенные в косы светлые гладкие волосы она укладывала вокруг головы, и они блестели на солнце, как золотая корона. Серо-зеленые миндалевидные глаза Манушате, томные и глубокие, смотрели ласково и излучали мягкий свет, напоминавший свет луны, струящийся по глади моря. Но лицо с мелкими чертами было покрыто легкой бледностью, словно она только что оправилась после продолжительной болезни.

Манушате училась в пятом классе Института Королевы-матери {113} 113 Институт Королевы-матери… — Имеется в виду учрежденное в Тиране матерью А. Зогу женское среднее учебно-воспитательное заведение. . Джемиле вставала рано, подходила к постели дочери, гладила ее мягкие волосы и говорила:

— Манушате, родная моя, вставай, иначе опоздаешь!

Девушка бормотала что-то спросонья, протирала заспанные глаза, зевала и потягивалась в кровати, стараясь отогнать сон.

Умывшись и причесавшись, она надевала форменное платье с белым крахмальным воротничком, черный передник и садилась завтракать. Джемиле стояла рядом и ждала, пока дочка выпьет чашку молока и съест ломтик намазанного маслом хлеба.

— Пожалуйста, ешь, дорогая, иначе заболеешь! Допей молоко, прошу тебя!

По утрам Манушате совсем не хотелось есть, ее подташнивало и молоко казалось горьким, как лекарство. Если бы мама разрешила, она охотно пошла бы в Институт без еды. Дурная привычка не завтракать укоренилась у Манушате с детства. Все эти годы матери приходилось крутиться возле нее с кусочком хлеба в одной руке и кружкой молока — в другой. И теперь, уже совсем взрослая, она не оставила этой привычки: если бы мать не стояла над ней, она уходила бы на занятия, так и не поев. Исмаил, который очень любил свою младшую сестру, советовал ей:

— Делай по утрам гимнастику и увидишь, какой у тебя появится аппетит.

Но Манушате совсем не хотелось заниматься гимнастикой. Она делала ее в школе по необходимости, но дома, по доброй воле, — ну уж нет, ни за что! Что за странные идеи приходят брату в голову!

Выпив наконец молоко и доев свой бутерброд, Манушате собирала учебники и отправлялась в Институт. Теперь, когда она выросла и стала барышней, на нее уже поглядывали на улице мужчины. Она шла по улице 28 Ноября, прямая и стройная, в форменном платье с белым крахмальным воротничком, который так гармонировал с нежной шейкой цвета слоновой кости, в черном фартуке, чуть вздымавшемся на груди, с голубой лентой в золотистых волосах, и чувствовала на себе восхищенные мужские взгляды, хотя не смотрела по сторонам и была погружена в свои размышления. Многих из этих поклонников она встречала каждое утро по дороге в Институт. Они проходили мимо, не сводя с нее глаз, и вздыхали, но заговаривать не решались. Более смелые отправляли ей любовные послания, но Манушате рвала их все подряд и, хотя они были без подписи, отлично знала, кто писал, и ненавидела их.

Манушате хорошо училась, много читала, складно говорила и писала по-албански. Ее мать Джемиле знала много сказок, чудесно их рассказывала и стала для дочери первой учительницей родного языка. Хесма тоже любила развлекать юную золовку интересными народными сказками и пересыпала свою речь такими яркими и меткими выражениями, что Манушате старательно записывала их для памяти в особую тетрадь.

Албанский язык звучал очень красиво в устах матери и невестки — не получивших, кстати, такого, как она, образования, — и Манушате, слушая их, не переставала поражаться. Этот же язык, эти же слова произносились совсем иначе преподавателями литературы и других предметов. Она удивлялась и мысленно спрашивала себя: стоит ли игра свеч — надо ли кончать литературный факультет, чтобы владеть албанским языком хуже этих простых необразованных женщин?

Конечно, албанский язык звучал прекрасно для Манушате не только в устах Джемиле и Хесмы. Особенно пленял он ее слух в стихах Наима и Чаюпи. Манушате знала наизусть сотни стихов этих поэтов Рилиндье и почти всю буколическую поэму «Стада и пашни». Но чаще всего декламировала она стихотворение «Фиалке», которое сразу стало ее любимым и которое очень нравилось Джемиле.