Ведат Кокона - По волнам жизни

И она заиграла, с трудом перебирая струны своими толстыми пальцами, а потом запела:

— Приди ко мне, дорогая, приди, душа моя…

Эту песню она тоже не доиграла и не допела, потому что ей вообще все быстро надоедало, и снова стала рассказывать:

— Тодораки очень меня любил. А я-то, разве я его не любила? Это была моя первая любовь. Когда я видела его на нашей улице, мое бедное сердце билось и трепетало в груди, как раненая птица. Он был бедным, всего лишь учеником портного. Меня, свою единственную дочь, отец никогда бы не выдал за него. Он мечтал найти мне хорошего мужа. Узнав, что Тодораки в меня влюблен и что я могу что-нибудь натворить, он быстро обручил меня и выдал замуж за Танаса. Мой жених был богат, держал на базаре мануфактурный магазин. Так вот, Танас, состоятельный человек, очень хотел на мне жениться, потому что мне было восемнадцать лет и я была хорошенькой, а ему все тридцать пять, да и красоты никакой. Я не любила его. Так и вышла замуж не по своей воле. Плакала-плакала, а что поделаешь? «Вот дурочку-то мне бог послал, — говорил отец, — ну кто тебя возьмет без приданого? Может, собираешься замуж за одного из этих босяков, которые тут распевают по ночам, хотя им даже зад прикрыть нечем? А Танас, глупенькая, богат, денег у него куры не клюют. Хочешь, он тебя повезет в Афины, будешь жить с ним как у Христа за пазухой и навсегда распростишься с бедностью!» Танас и вправду повез меня в Афины, потратил на меня кучу денег, накупил красивых платьев, туфель, дорогое манто, но счастливой меня не сделал… А зачем мне все это добро, если у меня из головы не выходило, что вот скоро наступит ночь и он залезет ко мне в постель, этот мешок с солью? Он мне опротивел с первой же ночи. «Вот этот мужчина, — говорила я себе, — который меня никогда не любил, лежит сейчас возле меня и может делать со мной что хочет, а мой красавчик Тодораки, умиравший от любви ко мне, не смог меня даже обнять и хоть раз поцеловать!» И вот с этой самой ночи я возненавидела моего мужа за то, что он богат, и за то, что купил меня за деньги — ведь на самом деле он украл чужое добро. После моей свадьбы Тодораки впал в отчаяние, а потом потерял к тому же работу, уехал в Австралию и больше не вернулся сюда. А я с того времени так сильно изменилась, что сама себя не узнаю. Иногда мне кажется, что я с неба упала в грязь, в которой должна всю свою жизнь барахтаться вместе с Танасом. Ну куда это годится? Разве это не то же самое, что обкрадывать саму себя? Один умный человек сказал: «Денег-то много, да не во что класть!» Зачем мне эти деньги, если у меня нет счастья? Ни Танасу, ни мне нет от этого брака никакой радости. Он, не найдя утехи со мной, часто уезжает в Салоники и в Афины и там утешается с девками; я же, как голодная волчица, гоняюсь за жалкими крохами счастья, которым меня обделили. Но этим я снова обманываю себя и потом раскаиваюсь и становлюсь сама себе противной. Все ищу мою утраченную любовь, которую муж мне дать не может. Я была чистой порядочной девушкой, а стала распутной бабой. Кто сделал меня такой? Все началось с француза, о котором я тебе рассказала, потом, один раз обманув Танаса, я перестала этого стыдиться и постепенно привыкла ему изменять. Предалась пороку. Теперь не могу, да и не хочу жить иначе. Чем чаще я изменяю Танасу, тем чаще радуюсь, хотя бы ненадолго: ведь любовь и счастье уплыли, мне их уже никогда не найти…

Сначала слезы медленно и тихо текли по нарумяненным щекам Фросины. Потом стала вздрагивать от рыданий ее полная грудь. Фросина плакала навзрыд. Ею овладела настоящая истерика — столь же безудержная, как те приступы смеха, от которых содрогался дом.

Исмаил попытался успокоить женщину, гладя ее вьющиеся, жесткие, непокорные волосы. Но она чуть не с презрением оттолкнула его руку. Ее круглые пухлые плечи, обтянутые белой атласной кофточкой, сотрясались от плача. И с ней принялся плакать Исмаил.

А колокола церкви святого Георгия, звонившие в эту страстную пятницу многоголосым хором, казалось, тоже оплакивали поруганную любовь и Фросины, и Исмаила.

Капитан жандармерии Хайдар Адэми, этот отчаянный бабник и пьяница, был еще и ярым сторонником Зогу. Поселившись у Ольги, он повесил фотографию снятого во весь рост монарха на стену у изголовья кровати. В высокой белой феске с похожей на веер кисточкой, в парадной военной форме при всех орденах и регалиях, Зогу стоял, положив обе руки на эфес шпаги. Капитан говорил, что королю он обязан всем: и тем, что закончил военную академию в Италии, и тем, что, прожив в этой стране целых два года, превратился из темного горца в образованного человека, в офицера, способного защитить свое отечество. Да и мог ли он не служить верно тому, кто открыл ему глаза на мир и сделал из него личность? Поэтому капитан любил повторять, что за короля он готов отдать жизнь. Часто, обещая что-нибудь или давая кому-нибудь слово, он клялся именем Зогу. Оно у Хайдара буквально не сходило с языка.