Ведат Кокона - По волнам жизни

Секунду помолчав, она спросила:

— А где у тебя градусник?

Исмаил хотел было подняться, чтобы взять термометр, лежавший на комоде у изножья кровати, но Фросина остановила его: левой рукой легонько уперлась в его плечо, а правую протянула за градусником. Когда она наклонилась над ним, Исмаил почувствовал исходивший от ее полной груди неприятный запах пота, смешанного с одеколоном. Чуть не задохнувшись, юноша повернул голову в сторону: его тошнило. Отворачиваясь, он случайно ткнулся носом в ее грудь. Фросина замешкалась, хотя градусник был уже почти у нее в руке; так и не взяв его, она вдруг схватила его за нос пальцами, пахнущими лавандой, и сказала:

— Ты меня щекочешь, негодник.

Глаза ее блеснули лукавством, но тут же затуманились, словно по ним пробежала тень.

— Прости меня, — извинился Исмаил. — Я нечаянно.

И густо покраснел от смущения.

Она села на край его постели, нежно потянула за мочку уха и, слегка улыбнувшись, то ли с иронией, то ли с грустью произнесла:

— Ах ты притворщик…

Исмаил испугался, что она даст ему оплеуху, но Фросина взяла его голову мягкими и теплыми руками, наклонилась и как пиявка впилась в его рот густо накрашенными губами. Потом встала и заперла дверь на ключ.

Исмаил одеревенел. Рядом с ним на его постели сидела незнакомая женщина и исступленно его целовала. Первый раз в жизни его целовала чужая женщина. Неистово, в приступе страсти, делавшим человека похожим на зверя. Да, именно зверем казалась теперь Фросина — с растрепанными по плечам волосами, закрывавшими пылающие щеки, она охала и стонала, будто ее режут. Иначе, совсем иначе представлял себе бедный Исмаил физическую близость с женщиной. В его сознании любовь женщины была чем-то настолько прекрасным, что это почти невозможно было вообразить. Он читал в книгах про любовь, которая так потрясала и пьянила людей, что они на какое-то время попадали совсем в другой мир и, исполненные счастья, совершенно теряли чувство реальности. Счастье — это что-то неземное. Разве не об этом мечтал Исмаил всякий раз, когда видел себя золотым дождем, проникающим в комнату Пандоры или прекрасной Василики?

В какой-то миг Исмаилу показалось, что настал его смертный час, но он быстро пришел в себя и успокоился. Раздосадованная Фросина иронично сжала губы, поднялась и снова уселась на краю постели, поправляя волосы и застегивая блузку. Она натянула чулки, пристегнула к ним резинки, повернулась к Исмаилу и, гладя его горящие щеки своей надушенной мягкой ладонью, сказала:

— Малыш, что это ты стал красным как перец?

— У меня, верно, жар, — ответил Исмаил и приложил ладонь ко лбу.

Фросина насмешливо улыбнулась, наклонилась к нему и поцеловала в губы.

— Маленький хитрец, ты действительно горишь, но этот жар тебе только на пользу.

Ему хотелось оттолкнуть эту женщину, которая была ему сейчас противна, замужнюю женщину, у которой была связь с этим мерзким капитаном. Она нагло вошла в его холостяцкое жилье, где витали прекрасные невинные мечты о Пандоре, влезла в его постель и утолила свою низменную страсть с ним, совсем еще юным мальцом, осквернив святой алтарь его грез. Да, Исмаилу хотелось с презрением оттолкнуть Фросину, он даже уперся ладонью в ее грудь, но неожиданно для себя снял руку с груди и обнял Фросину за талию. Она, вся просияв от удовольствия, легонько ударила его мягкими пальцами по щеке. Потом спросила:

— Тебе понравилось, да? — и крепко поцеловала.

Через какое-то время Фросина поднялась, подошла к зеркалу, причесалась, стряхнула волосы с белой атласной кофточки и, обернувшись, заметила лежавшую на стуле мандолину.

— Ой, какая красивая!

Она взяла ее, подошла к кровати и снова подсела к Исмаилу.

— Я слышала несколько раз, как ты играл на ней… Хорошо играешь, но жаль, что не умеешь петь.

Фросина наклонила голову набок, закинула ногу на ногу и стала наигрывать вальс «Пойдем, пойдем», но неожиданно оборвала мелодию и снова заговорила:

— Когда я была девушкой… Если бы ты видел, как хороша была Фросина!.. Мимо моих дверей всегда прохаживался красивый юноша, высокий, широкоплечий, с копной темных кудрей. Он влюбился в меня. Ужасно. Уж так он, бедненький, убивался по хорошенькой Фросине. Его звали Тодораки. Вечерами он ходил по нашей улице с двумя-тремя своими товарищами и все играл на мандолине. Они пели мне серенады. Тодораки играл и пел, у него был красивый голос. Они пели мои любимые песни. Вот эту, например.