Полина Елизарова - Ровно посредине, всегда чуть ближе к тебе [litres]

Но главное – и ты, Люба, к счастью или к сожалению, права – несмотря ни на что она дерзнула воплотить в жизнь мечту.

Обычно мечты остаются мечтами, и мы, такие рассудительные и сытые, не смеем рискнуть даже в мелочах, разве что иногда получая возможность посмаковать чужой яркий поступок. Мы пытаемся разложить его на составляющие, притягиваем психологию, детские травмы, выискиваем анамнезы ближайших родственников…

Мы – проигравшие. А тот, кого мы охотно осуждаем, не думал про это все, а просто сделал, что хотел.

– Угу… Я вчера тоже сделала, что хотела.

Правда, мотив у меня был иной. Не могла больше с этим грузом жить, каждый день приносить в свой дом блудняк.

– Ты же говорила, что с Вовкой завязала давно.

– Так и есть. Верк, ты же взрослая баба, понимаешь, что чем содержательней и опытней мы, женщины, становимся, тем сложнее просто встать и отряхнуться, будто ничего не было.

Каждый мужчина, входящий в наше биополе, даже если история с ним не проиграна до конца, оставляет в нас отпечаток, и не всегда такой, какому там место.

Я думала так: буду хоть тебе выговариваться – поможет. Не помогло…

Мне тоже Надька глаза открыла.

Я была с ней предельно откровенна, а эту часть жизни от нее скрывала, понимала: на фоне ее чудом сохранившейся чистоты то, что делаю я, – гадость и подлость.

Позавчера прихожу домой… Мы же снова в город вернулись, как выяснилось, не дотягиваем пока материально до прелестей загородной жизни, один бензин сколько жрет! На кухне Юрка, сын – заехал нас проведать. Дождался меня, чмокнул, о чем-то наскоро поболтали, и он, извинившись, собрался уходить. Пользуясь случаем, что он на районе, друзья его школьные должны были к подъезду подойти, чтобы вместе где-нибудь потусоваться.

Вышла на балкон, смотрю – стоят пацаны знакомые, и с ними парочка девчонок.

Кровь молодая бурлит, даже со второго этажа было видно, как глаза у них блестят, когда они обнимаются, вопят, друг друга перебивают.

Я-то в их возрасте уже с Кириллом вовсю жила…

Такая же была угловатая, неопытная, бесхитростная.

Надька меня как-то спросила: куда же исчезли все эти мальчики и девочки, в какой момент мы перестали ими быть и утопили себя в проблемах?

Да никуда они не исчезли, стояли в апрельских сумерках и гоготали у нашего подъезда…

Ладно. Пойду, думаю, плащ накину, похолодало. Даже не подглядывать за ними собиралась, а… вот очень захотелось еще немного на балконе постоять, будто тянула все с чем-то до последнего.

Из шкафа в прихожей какой-то плащик ветхий выдернула, на балкон вернулась, руку в карман засунула – а там брелок. Отстойный такой, дешевенький, сердечко пластиковое прозрачное, а внутри – наша с Кирюхой фотка. Лет десять этому брелоку. После очередного загула на работе потащил он нас с Юркой, по уши виноватый, по Москве гулять. Где-то на ВДНХ брелок для нас и сделали за три копейки. Я не раз вспоминала об этом брелоке, даже как-то искала, но не нашла, и была уверена, что он давно потерялся.

Достала его и вспомнила, какими мы были десять лет назад, потом – двадцать, а потом уж вся пленка назад бешено размоталась.

Вспомнилось, как Кирюха без приглашения приперся на первую встречу моего выпускного класса, как ворвался, безумно красивый, слегка бухой, в наше невинное застолье и как горячо ревновал меня к тем дурацким беспонтовым мальчишкам-одноклассникам.

Смотрю – сигареты его на подоконнике лежат. Взяла, закурила, тут же закашлялась: я по-серьезному никогда – так, в юности баловалась на тусовках за компашку.

Ребята ушли – я на кухню.

Мой сидит, башка уже почти вся седая, ссутулился, будто чувствует: сейчас что-то выдам.

Сколько себя помню, все вокруг последовательно и цинично уничтожало мою женственность. Мать, школа, отец, соседки, искаженное представление общества о месте женщины в жизни.

Все, кроме одного – чувства ко мне Кирилла.

Но поняла я это, дура, только ценой всех моих разбитых иллюзий.

А он сидит, в мобильник уставился, сам весь будто в группировке, ждет.

«Почему, – говорю, – ты мои статьи на фейсбуке не читаешь?»

«Читаю», – отвечает.

«Тогда почему не лайкаешь?»

«Да не хочу я лайкать твою дурость. Написала бы что-нибудь честное и небанальное – лайкнул бы. Разве я учил тебя писать подделки?»

Голос вроде ровный, а чашка под пальцами по столу дробь отстукивает.

И чувствую – тлеет, все еще тлеет наш уголек!

Ну все, думаю, пан или пропал, раздую сейчас костер, и пусть тяжесть эта чертова, что вздохнуть обоим мешает, сгорит вся дотла.