Аннэ Фрейтаг: Вечность в тебе [litres]

Anne Freytag

NICHT WEG UND NICHT DA

Copyright © 2018 by Anne Freytag

© Кузнецова Е., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Я все еще держу в руках машинку для стрижки, предназначенную специально для длинных волос. Ее монотонная вибрация передается моему телу. Клочья темно-каштановых прядей, похожие на маленькие птичьи гнезда, валяются в раковине, словно пережиток той личности, которой я больше не являюсь. Словно от моего прежнего «я» осталось всего-навсего три миллиметра. Я смотрю на себя в зеркало, прямо в глаза, но вижу брата. Я никогда не понимала, насколько мы с ним похожи. До сих пор. До этого самого момента. Моя голова обрита, а взгляд скептичен. В точности как у него. Только мои глаза – чернильно-черного цвета. Выключаю машинку и кладу ее на полку. Рядом с допотопным стаканом, в котором теперь стоит лишь одна зубная щетка.

В среднем в теле человека циркулирует пять-шесть литров крови.

А может, и больше.

Она неотрывно смотрит на дверь, словно это мишень. Шарф и шапка зажаты в руках, куртка нараспашку. А под ней – безразмерный синий свитер, который доходит девушке до самых колен и грозит поглотить ее целиком. Рукава длинные, слишком длинные.

Звук ее шагов эхом разносится по лестнице, пока я стою в нише возле почтовых ящиков и наблюдаю за ней. Вообще-то я просто хотел узнать, кто там так топает, но потом просто не смог отвести взгляд.

Я знаю ее. Она училась в моей школе. Младшая сестра одного парня из моей параллели. Довольно симпатичная, но всегда какая-то серая, неприметная, как мышь. И к тому же слишком юная. Но сейчас ничего этого и в помине нет. Теперь ее не назовешь серой мышью, да и чересчур юной она уже не кажется. Я рассматриваю ее шею, стриженную налысо голову и длинные ноги. Она стройная, как лань, но двигается, словно воительница. Громко топая, спускается по лестнице, целеустремленно и порывисто. От той неприметной девушки, которой она была раньше, осталось только три миллиметра. Остальное она сбрила.

На ее узком лице застыло непреклонное выражение. Темные брови выделяются на светлой коже, словно роспись на лицах племенных индейцев. В нижней губе – пирсинг: серебряное колечко с маленьким шариком, которое поблескивает в слабом освещении коридора.

Спустившись до моего этажа, она замечает меня и внезапно останавливается. Как будто кто-то нажал на кнопку «стоп». Я жду, что она что-нибудь скажет, но девушка ничего не говорит. Лишь хмурится и, прищурившись, смотрит на меня. Ее глаза черны, как влажная земля.

Наши взгляды встречаются, и это длится чуть дольше, чем необходимо. Несколько секунд. Но потом она обматывает шею шарфом, надевает шапку и исчезает за завесой снегопада.

Мы с мамой сидим за кухонным столом и молча поглощаем совершенно безвкусное карри. Соус вязкий и желтый, мясо сухое. Зато сытно. Я смотрю на место рядом с собой. Эта неиспользуемая часть пространства лежит между нами, словно мемориал. Мы похожи на персонажей настольной игры. В самом начале нас было четверо, но теперь – всего двое. По крайней мере, в этот раз хотя бы мама дома.

Когда полтора года назад ушел папа, мы придвинули стол к стене, потому что мама говорила, что так кухня будет казаться чуть просторнее. Но в действительности причина была не в этом. По правде говоря, все дело было в пустоте, которую мы трое никак не могли заполнить. У стола ведь четыре стороны.

Несколько дней спустя Кристофер повесил на стену над папиной стороной стола большую картину. Уродливого клоуна, очень похожего на нашего отца. Удачное приобретение. Никогда не забуду, как мы смеялись. Мама, мой брат и я. Это было дерьмовое время. Но мы смеялись.

Мой взгляд падает на клоуна, и я внезапно встаю: ножки стула царапают плитку, и мама замирает с ложкой на полпути ко рту.

– Можно, я сниму это? – спрашиваю я, указывая на изображение.

Она откладывает ложку и кивает. Я ставлю клоуна на пол лицом к стене и снова сажусь на свое место.

– Как прошел твой визит к доктору Фалькштейну? – спрашивает мама, не глядя на меня.

– Отлично, – говорю я. – Думаю, мне лучше.

– А на самом деле? – настаивает она.