Джеймс Фрей - Миллион мелких осколков

Леонард не в силах больше сдерживаться. Отчаянные, сильные рыдания сотрясают его, эти рыдания вырываются из раны, которая никогда не заживет. Я не мешаю ему плакать, оставляю с его воспоминаниями, горем, болью. Я мог бы начать его утешать, но это не поможет. Раны, которые невозможно залечить, можно только оплакивать в одиночестве.

Он берет себя в руки, к нему возвращаются апломб, властность, командирские манеры. Он смотрит на озеро, на клубящийся туман и трескающийся лед, но перед глазами у него стоит тот убитый человек.

Я не сел в самолет ни на следующий день, ни позже. Я похоронил Микеланджело рядом с Джиной, я плакал на их могилах, как плакал минуту назад, как плачу каждый раз, когда думаю о них. Потом я заперся на неделю у себя в доме и ебашил до полной потери сознания. Через неделю пришел в себя, но мог думать только об одном – о мести.

Я год потратил, чтобы разыскать подонков, которые убили Микеланджело. Я разыскал этих подонков и тех подонков, на которых они работали, и тех, на которых работали те. Не стану рассказывать, что я с ними сделал, скажу только, что их родня лишилась возможности предать их мерзкий прах земле. Следующий год я провел в пьянстве и на кумарах, да еще пытался пробиться на этот чертов турнир по гольфу в Вестчестере. Ни хера у меня не вышло, поэтому я решил взять паузу и приехал сюда. Если уж не могу исполнить мечту своего первого отца, то хотя бы уважу второго.

Находиться тут мне адски трудно, трудно выполнять все, что положено, гораздо труднее, чем я мог вообразить. Я был развалиной, когда поступил сюда. Не такой, конечно, как ты, но вполне себе развалиной. Каждая секунда казалась пыткой. Сейчас стало полегче, но все равно тот еще пиздец, и тяжелых дней пока больше, чем хороших, и мерзко себя чувствуешь чаще, чем сносно. Я не больно-то разбираюсь в этих Высших силах и Двенадцати шагах, во всем, о чем тут толкуют, но точно знаю – когда совсем невмоготу и кажется, даже еще минуты не протянешь, сдохнешь, нужно просто держаться, сцепить зубы и держаться, и станет, на хер, лучше. Старик был прав, как всегда, его последние слова – чистая правда. Главное, держаться. Главное, держаться.

Леонард поворачивается, смотрит на меня. Я на него.

Я рассказал тебе эту историю по нескольким причинам. Самая важная: когда кончаются силы и кажется, что сейчас сорвешься, просто держись и рано или поздно станет, на хер, лучше.

Мы смотрим друг на друга.

Я тебе уже сказал, малыш, если ты свалишь отсюда, я тебя разыщу и верну. Сколько раз свалишь – столько раз, на хер, верну. Если хочешь, можешь проверить разок, держу ли я свое слово, но я тебе не советую. Самое умное – просто послушаться моего совета. Может, я и кокаинщик со стажем, и первостатейный торчок, и почетный пациент, но я даю тебе дельный совет. Не будь дураком, будь сильным и гордым, живи с достоинством и, главное, держись.

Мы смотрим друг на друга. Я слушаю его, проникаюсь уважением к нему и к его словам. В его словах есть правда. Они пережиты и перечувствованы. Я верю в такие вещи. В правду, в пережитое, в перечувствованное. Вот в это я верю. Главное, держаться.

Как думаешь, ты справишься?

Я киваю.

Да, справлюсь.

Он улыбается.

Значит, драться со мной передумал.

Трясу головой.

Нет, я не буду драться с тобой.

Ты умнеешь на глазах, малыш.

Я усмехаюсь. Отворачиваюсь и смотрю на озеро. Туман разошелся, лед подтаял, сосульки роняют капли все быстрее, капли стали тяжелее. Солнце взошло, небо голубое, яркое, чистое, голубое, светлое, пустынное, голубое. Так и выпил бы его, если б мог, выпил и возликовал, наполнился им и уподобился ему. Мне становится лучше. Пустота, ясность, свет, синева. Мне становится лучше.

Леонард говорит.

Пора на завтрак.

Да.

Леонард поднимается со скамейки. Я смотрю на него.

Спасибо, Леонард.

Он улыбается.

Пожалуйста, малыш.

Я встаю. Думаю, чего бы еще сказать, но не нахожу слов, чтобы выразить то сильное, простое, глубокое впечатление, которое испытываю. Поднимаю руки, протягиваю к Леонарду и обнимаю его. Если нет слов, пусть говорит объятие. Сильное, простое, глубокое впечатление. Объятие выразит его.

Мы возвращаемся обратно в клинику. Пока идем по дорожке, навстречу попадаются другие пациенты, мы здороваемся, или киваем, или обмениваемся парой добрых слов. Многие вышли на разминку, идут с целенаправленным видом. Некоторые просто прогуливаются. У кого-то вид потерянный.

Мы заходим в столовую, берем подносы, выбираем еду, садимся за стол, где уже сидят Матти, Эд, Тед, Майлз и новенький по имени Бобби. Бобби – низкого роста, жирный, с розовой кожей и рыжими волосами, как у ирландца, перед ним стоит огромная тарелка, доверху наполненная едой. Он умудряется набивать рот и без умолку что-то говорить, Матти, Эд и Тед подкалывают его, Майлз молча слушает.