Джеймс Фрей - Миллион мелких осколков

Точно?

Точно.

Леонард поднимается со скамейки.

Пойдем прогуляемся.

Я остаюсь сидеть.

Нет, спасибо.

Пойдем.

Нет.

Почему?

Я смотрю на него.

У тебя такой вид. Не для прогулок со мной.

Он оглядывает себя, потом смотрит на меня.

Что не так с моим видом?

Из чего сделан твой спортивный костюм?

Он потирает куртку, улыбается.

Смесь вискозы, нейлона и атласа.

Я смеюсь.

Вот тебе первый пункт.

Хорошо. А второй пункт?

Золотые часы.

И что? Они мне нравятся.

И эти идиотские очки.

Между прочим, Гуччи.

Пофиг, Гуччи или Дуччи. Они идиотские.

Он снимает очки, рассматривает их, засовывает в карман.

А так?

Так лучше.

Он улыбается, машет рукой.

Так пойдем погуляем, малыш.

Я встаю, мы идем, находим тропу, которая ведет через лес. Леонард спрашивает, как мои дела, я отвечаю – хорошо. Он опять спрашивает, и я опять отвечаю – хорошо. Он опять спрашивает, и я опять отвечаю – хорошо, черт подери, а он говорит, что ответ «хорошо» не устраивает его, когда он спрашивает, как мои дела, потому что он хочет знать, как на самом деле мои дела. Тогда я говорю, что не знаю. Он спрашивает, что значит «не знаю», и я говорю, что не знаю, как мои дела, потому что иногда чувствую себя хорошо, а иногда совсем, прямо совсем нехорошо. Он отвечает, что если на самом деле все обстоит так, как я говорю, то значит, дела у меня хорошо, нужно продолжать в том же духе, и я вылечусь, и моя жизнь наладится, и вообще все наладится, а я смеюсь в ответ. Он спрашивает, отчего я смеюсь, а я говорю – смеюсь, потому что не считаю, что кокаинщик со стажем, первостатейный торчок и почетный пациент имеет право раздавать мне тут советы. Он смеется и говорит – давай найдем, где можно присесть, малыш. Хочу рассказать тебе одну историю.

Мы идем, пока не замечаем скамейку возле озерца. Это простая деревянная скамья, словно вырубленная из одного бревна. Грубые края, неровная поверхность, холодная, как у всех скамеек сейчас. Солнце всходит и прожигает в тумане желтые просветы. Плавающие пластинки серого льда приходят в движение и трескаются со звуком, который напоминает выстрел, с сосулек, которые свешиваются с ветвей дубов и сосен, начинает капать, от этой капели подтаивает лед под деревьями. Хоть одет я легко, мне тепло. Сердце бьется, жизнь продолжается, мне тепло.

Леонард смотрит в даль озера. Таким расслабленным я его раньше не видел, куда-то исчезли апломб, властность, командирские манеры. Руки спокойно лежат на коленях, дышит глубоко и медленно, глаза устремлены куда-то вдаль, а на самом деле ничего не видят. Его взгляд направлен внутрь себя, глубоко внутрь, он что-то обдумывает, вспоминает, подыскивает слова. Не двигаясь, он начинает говорить.

Я рассказывал тебе, как погиб мой отец. Его сбил грузовик. Перед смертью он, лежа на больничной койке, взял меня за руку и признался, что всегда мечтал об одном – чтобы я добился успеха, стал членом гольф-клуба и играл на том самом поле, которое он подстригал пятнадцать лет. Я пообещал, что исполню его мечту.

Леонард глубоко вздыхает.

Я рассказывал тебе, что моя мать умерла, и Микеланджело с Джиной усыновили меня и воспитали как собственного ребенка. Пока я рос, Микеланджело вводил меня в свои дела. Что это за дела, тебе знать не обязательно. Тебе достаточно знать, что он меня всему научил и со всем познакомил. Я помогал ему, а он присматривал за мной и защищал. Однажды Микеланджело и Джине подвернулась возможность переехать в Лас-Вегас. Они переехали, и я с ними. Переезд прошел удачно, легко. Это были лучшие годы нашей жизни. Вегас в ту пору стремительно богател, и мы вместе с ним. У нас были деньги, дома, автомобили, все, что пожелаешь. Да, именно так, все, что пожелаешь.

Леонард замолкает, смотрит под ноги. Глубоко вздыхает, поднимает взгляд.

Потом Джина заболела раком. Плохим раком, раком костей, она болела тяжело и быстро умерла. За три каких-то месяца из самой красивой женщины планеты она превратилась в ходячий скелет, и этот рак убил не только ее, он убил, можно сказать, и нас с Микеланджело.

Он качает головой, смотрит в даль озера.

Все изменилось. Микеланджело потерял интерес к делам и полностью переложил их на меня. Виделись мы с ним нечасто. Думаю, мы с ним слишком напоминали друг другу о нашей потере. Это были чертовски печальные годы. Мы оба стали больше пить, больше увлекаться кокаином, но Микеланджело совсем слетел с катушек.

Однажды мне потребовалось встретиться с ним, обсудить какой-то вопрос, и я приехал к нему. Я не был у него несколько месяцев, и, когда переступил порог дома, меня чуть не стошнило. На подзеркальных столиках валяются скрученные купюры со следами кокаина, повсюду бутылки и банки, в каждой комнате груды мусора, блондинки с большими силиконовыми сиськами спят на диванах и возле бассейна. Я прошел к нему в комнату, он сидел там с парой девиц и кучей отравы. Я прогнал девиц, его вывел к бассейну, усадил, посмотрел ему в глаза и сказал – Мики, тебе должно быть чертовски стыдно за себя. За то, как ты живешь, ты ведь оскверняешь память своей жены. Джина уж точно не такой жизни желала тебе, и если сейчас она смотрит на тебя с небес, то наверняка заливается горючими слезами.