Лиза Ко - Беспокойные

— Это здесь? Здесь? — Энджел скакала от возбуждения, предвкушая великое воссоединение. — Давай, — сказала она, и он наступил на коврик, который не мог принадлежать маме, и постучал. Те же слои коричневой краски, те же вмятины. Он постучал еще.

— Эй? — сказал он.

Под дверью, за ковриком, появился просвет. Он слышал шаги и бормотание и, хоть и знал, что все безнадежно, представил, как в этом свете стоят его мать, Леон и Вивиан с Майклом за спиной.

Он поправил рюкзак. Дверь открылась.

— Да? — в щелку, не снимая цепочки, выглянула низенькая морщинистая женщина.

Энджел охнула.

— Я Деминь, — сказал он.

— Да? И что? — Дверь начала прикрываться.

— Я здесь раньше жил. Моя семья — вы не знаете, куда они уехали?

— Не знаю, — сказала женщина. Позади появился молодой человек с эспаньолкой.

— Кто там, ма? — Женщина ответила на испанском. Он сменил ее за цепочкой. — Что такое?

Деминь с трудом сглотнул.

— Я ищу свою семью. Они здесь раньше жили. Вы их знаете?

— Не, когда мы переехали, тут уже никто не жил.

— А когда вы переехали?

— В сентябре. Всё нормально? — Мужчина уже закрывал дверь. — Ну ладно, пацан. Поздно уже.

— А Томми? — спросил Деминь. — Он еще здесь?

Дверь приоткрылась на дюйм.

— Да, Томми женился. На польке.

«Польке?» Дверь закрылась, щелкнули замки.

— Мне жаль, — прошептала Энджел.

Деминь спустился к ожидающему такси и заполз внутрь, Энджел — за ним.

— Двадцать четвертая и Мэдисон, — сказала она водителю. — Можете выключить музыку?

Прошло десять зим. На Рутгерс-стрит в Чайна-тауне, где до Бронкса жили мама и Деминь, на углу выросла новая высотка, перед которой белая пара разговаривала со швейцаром в форме, но дальше квартал казался неизменившимся — те же здания с красновато-коричневыми фасадами, пожарные лестницы и висящее на веревках белье. Старая квартира в доме 27 по Рутгерс была меньше, чем у Роланда, но служила домом маме, Деминю и шести соседкам.

Дэниэл Уилкинсон был на две трети метра выше и на семьдесят килограммов тяжелее Деминя Гуо, лучше говорил по-английски и хреново — по-китайски. В Риджборо Дэниэл наловчился жонглировать личностями; он привык видеть Деминя и представлять себя Дэниэлом — слайд-шоу с одними и теми же двумя кадрами. Ему хотелось, чтобы из этого дома вышел Деминь, чтобы они вдвоем вступили в тот короткий танец, когда два человека сталкиваются на тротуаре и мешают друг другу пройти, предугадывая движения друг друга.

У Деминя не будет шрама на правой руке, который остался у Дэниэла после катания на скейтбордах с Роландом в восьмом классе. Пока Деминь рос в Чайна-тауне и Бронксе, где был Дэниэл? В спячке на планете Риджборо? Или они росли вместе, но расстались после города? Дэниэл выжидал в Демине своего момента до подросткового возраста, и теперь уже Деминь был волосатой опухолью, засевшей в нутре Дэниэла. Или Деминь так и не покинул Рутгерс-стрит; все это время был здесь.

Скрипнула входная дверь дома 27 по Рутгерс, и вышла женщина с букетом продуктовых сумок. Беспокоясь, что его примут за какого-нибудь маньяка, Дэниэл достал телефон и притворился, что кому-то пишет. Он знал, что выйдет не Деминь — он не мог выйти, — и все же его раздавило разочарование.

Под Манхэттенским мостом вокруг сгустились звуки. Продавцы фруктов и овощей говорили на фучжоуском, и он понимал, что они говорят, — слова были не тарабарщиной, а предложениями с формой и смыслом. Слова зарывались в него, находили бывшее жилье и решали остаться. Он повторял их, пока не был уверен, что они — те самые, потом подошел к продавцам.

— Эй, ты, — окликнул взвешивающий овощи мужчина в мешковатой синей куртке, вязаной шапке и джинсах. У него были пятнистые от табака зубы, седая борода и золотая коронка. — Что будешь? — спросил он по-фучжоуски.

— Привет, — сказал Дэниэл.

— Ты откуда?

— Нью-Йорк.

— Китаец?

— Конечно, китаец.

Он нашарил кошелек. Всплыло и проявилось слово, обозначающее «арбуз», и он сосредоточился, пока не вернулось всё остальное предложение.

— Арбуз, пожалуйста. Они же свежие? Хорошие арбузы? — Он вспомнил, как торговаться, сбил цену на двадцать пять центов и почувствовал себя заново рожденным.

— Дашь меньше — и моя семья будет голодать, всё благодаря тебе, — сказал продавец, но за его хмуростью чувствовался смех.

Дэниэл с триумфом взял арбуз. Показал на кучу овощей.

— И это. Полфунта. Брокколи.

Он отнес продукты в квартиру Роланда. Был час дня, вторник, с таким ярким зимним светом, что приходилось щуриться; на оставшийся день планов у него не было. Много лет он не позволял себе думать о времени после того, как мама так и не вернулась домой, после того, как Леон и Вивиан оставили его с чужаками, и теперь он представлял, что мать ждет его на Канал-стрит с сигаретой, вспоминал утиную походку, с которой она перебиралась по льду, твердость ее руки в его ладони. Теперь Дэниэл уже выше ее, но в ее руке всегда будет чувствовать себя в безопасности. Однажды, когда они с Энджел обсуждали свои родные семьи, она спросила, хочет ли он всё еще найти маму, и он сказал, что нет, больше нет. Он смог смириться с тем, что она ушла. Но ему так и не выпало шанса спросить, почему она вернулась в Китай — она же ненавидела Минцзянь, — или понять, как он сам оказался в Риджборо.