Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 1

— Чего? Тебе? — кривясь от презрения, начал возмущаться Сероштан, но его перебил один из старших парней, долговязый Чока, одноклассник моего брата:

— Да ладно, я его брата Андрюху знаю, ему можно, — Чока покровительственно положил руку мне на плечо, кивнул: — Пойдем, малый, постреляем.

Мы приходим на пустырь, останавливаемся перед старой полуразрушенной каменной стеной. Двое пацанов подтаскивают и прислоняют к стене три секции деревянного забора.

— Чтобы не срикошетило, — поясняет Чока и протягивает мне самопал:

— На, пали.

Я беру в руки оружие — и вдруг понимаю, что не смогу из него выстрелить. Брат всегда говорил: прежде чем стрелять из самопала с руки, нужно его испытать: привязать к чему-то, подпалить порох и отбежать — иначе, если трубка плохо сплющена или сделана из некачественного материала, во время выстрела ее может разорвать. Такие случаи были — некоторые глаз лишались, а одного пацана, я слышал, даже убило.

— Ну, чего телишься? — пристально смотрит Чока.

— Трубка тут тонкая, — вру я, — мне брат рассказывал…

— Что он тебе рассказывал?

— Что испытать сначала надо.

— Ну так испытывай!

Я мялся. Меня уже колотила дрожь — я понимал, что и выстрелить страшно, и отказаться нельзя. Брат мне рассказывал, как некоторые смелые пацаны для показухи испытывали самопал с руки — просто отворачивались в момент выстрела. Но это же…

— Андрюха никогда не ссал, — услышал я насмешливый голос Чоки, — а ты, я вижу, заструил что-то.

— Точно, — язвительно подхватил Сероштан, — да он ссыкло, пацаны.

— А еще сам вызвался, — добавил кто-то из старшеклассников.

— Ну так что, будешь палить или нет? — спросил Чока.

Я понял, что если сейчас безвольно мотну головой и скажу «нет», то это будет такой позор, который мне уже не смыть ничем. И с Того двора после этого погонят.

И Сероштан будет бить, когда захочет. И в школе каждый узнает. А брат… неужели и брат не вступится? Нет, он, конечно, вступится. Но я же сам должен, сам…

— Ну? — послышался, словно из тумана, голос Чоки.

В это мгновенье мне ужасно захотелось швырнуть самопал на землю и убежать. Рука моя задрожала, пальцы уже почти разжались. Но мой собственный голос внезапно четко произнес:

— Спички давайте.

Мне молча поднесли коробок спичек.

К самопалу — там, где на стволе имеется отверстие для пороха, — уже был прикручен проволокой пучок из нескольких спичек. Что ж, оставалось только чиркнуть коробком по спичечным головкам. Что я и сделал. Вспыхнул огонь, повалил дым. Затем жахнул выстрел. Руку тряхнуло, я оглох и даже не помню, успел ли отвернуть голову, — так все мгновенно случилось. Наверное, успел, ведь я точно хотел это сделать. Но самое главное, я четко, хотя и зажмурил глаза, запомнил картинку, которую в этот момент увидел: мимо меня, в каком-то сантиметре от головы, пронеслась огненная, похожая на комету, смерть. Она улыбалась и, кажется, подмигнула мне.

Я опустил дрожащую руку — ствол еще дымился.

Чока подошел, забрал у меня самопал, потом наклонился к заборным секциям.

— Все три пробило, — сообщил он.

— Сила! — восхитился кто — то.

— Надо мишень нарисовать, — предложил кто — то.

— Молоток, — Чока, закуривая, легонько ткнул меня кулаком в плечо, — а я думал, сдрейфишь.

— Я видел ее… — сказал я тихо.

— Кого?

Я молчал, у меня подрагивали плечи и руки.

— Да у малого крыша поехала, — заржал Сероштан, — ты не обкакался, а? А ну штаны покажи.

Чока повернулся к Сероштану:

— Слышь, ты, штанина, — неспешно сказал Чока, выпуская дым в лицо Сероштану, — если ты колупнешься еще раз на Андрюхиного брата, я тебе твою жопу на голову натяну, понял? Не слышу — понял?

Сероштан, недовольно кривясь и отворачиваясь, что-то пробормотал в знак понимания.

Я плохо помню, как очутился в бабушкином доме.

Помню только, что бабушка начала было ругаться из-за того, что я вернулся поздно, и пирожки уже остыли, но потом успокоилась. Она постелила мне раньше положенного, и я в этот вечер не стал просить бабушку разрешить мне посмотреть фильм для взрослых после программы «Время». Все тело ныло, я быстро уснул. И увидел фильм. Был летний день. Я ехал по степи на тачанке с пулеметом. Мне было столько же лет, как и сейчас. Кроме меня, на тачанке находились двое — возница с винтовкой за плечами, погоняющий лошадь, и перевязанный крест-накрест пулеметными лентами усатый махновец в папахе. Над тачанкой реяло знамя с черепом и костями, над которыми было написано: «Свобода или смерть». Махновец с пулеметными лентами весело улыбался и о чем-то кивал мне. Фильм шел без звука, но при этом цветной. Степь закончилась, мы подъехали к невысокому обрыву, за которым текла река. На том берегу, в низине, стояло много людей, и все они радостно махали мне руками. Почему-то мне показалось, что все они мне знакомы, что я просто забыл — кто они. Но кое-кого узнал. Это была бабушка Аня, моя прабабушка и мама бабушки Нины. Еще на том берегу стоял священник в длинной рясе и ласково мне улыбался. Я узнал его по фотографии в папином альбоме — это был Федор, отец моего деда. Рядом стоял тоже священник — я узнал и его, это был брат Федора, его звали Иакинф. Все люди радостно махали мне руками, но не звали к себе, а просто, как мне казалось, приветствовали. Но все же я подумал, что сейчас вместе с тачанкой перееду неглубокую в этом месте реку и встречусь с ними. Улыбчивый махновец в папахе нагнулся ко мне и, как я понял, без слов пояснил, что на тот берег они поедут без меня. А мне пора возвращаться. Я кивнул в знак согласия, слез с тачанки. Махновцы дали мне в руки большой сверток какой-то вкусной еды — я почувствовал это по запаху. И сказали неслышимо: «Иди». Я улыбнулся, помахал всем свободной рукой и пошел босиком по пыльной дороге домой.