Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 1

Знать-то я знал, все-таки мне уже почти десять. Третий класс закончил. И энциклопедию медицинскую читал. И в Библию бабушкину заглядывал. Да что толку? Если так все просто и не страшно, то чего же сама мысль о смерти вызывает страх? Что-то здесь не так.

— Ба, а долго на том свете после смерти живут?

— Долго. Вечно.

Мерно тикают настенные часы с гирями. Пыльно и тихо тут у бабушки в ее квартире на Комсомольской улице. Она вяжет, а я рисую цветными карандашами индейцев, которые убивают ковбоев, и, наоборот, ковбои убивают индейцев. Кровь, стрелы, пули. Смерть.

— Ба!

— А?

— А если папа мой, например, завтра умрет, или мама, то это значит, ничего страшного, они все равно живые и плакать не нужно?

— Боже! Что ты такое говоришь!

У нее аж очки на лоб выехали и щеки задрожали.

— Ага! Видишь, ба. Почему же люди тогда умирать не хотят, если смерти не существует?

— Да кому ж умирать по доброй воле хочется… — бабушка явно растеряна.

— А почему, если просто в другой мир переходишь, к ангелам? Там же хорошо, на том свете, ты сама говорила.

— Да потому что… Потому что так положено — умирать человеку. Но — каждому в свое время, когда старым становишься. Вот если умрешь раньше срока, молодым — тогда плохо.

— То есть, если я умру в свое время, ну там лет в сто, ты не будешь плакать?

Бабушка охает, потом смеется, встает, гладит меня по голове и говорит что-то успокаивающее. Она забывает сказать, что она сама старая и поэтому должна умереть раньше меня. А я уже готовился сказать, что так и быть, плакать не буду, когда она умрет в свой срок, лет в девяносто. Но не говорю. Бабушка ведет меня на кухню, чтобы накормить обедом. Наливает в тарелку красный борщ, отрезает черного хлеба — хрустящую горбушку, как я люблю, натирает ее солью и чесноком. Я беру ложку, откусываю от горбушки.

— Ба!

— А?

— А ты когда в моем возрасте жила, что делала?

— То же, что и ты, в школу ходила. Церковно-приходскую. А потом в наш Игрень махновцы приехали.

— Махновцы? Те самые?

— Ну да. Война же была, гражданская.

— Это же сто лет назад было!

— Ну да. Видишь, какая я старая, — усмехается бабушка.

— И что махновцы, стреляли? Убивали, мучили?

— Нет, не мучили. Махновцы были веселые, меня на тачанке увезли.

— Как? Ба, ну ты даешь! Расскажи.

— Так я и рассказываю. Остановилась тачанка с пулеметом возле нашего дома, из нее знамя торчит, черное, с нарисованным черепом и костями и надписью белыми буквами «Свобода или смерть». В тачанке трое сидят, и командир их, усатый, в папахе, в пулеметных лентах, спрашивает, как лучше к Днепру на переправу проехать. Я говорю: я знаю, могу показать. Он: «Сидай, дивчинка!» — и сам улыбается во весь рот. Я — прыг на тачанку, махновец как дернет за вожжи, закричит: «Ну, пошла!» В это время из дома мама моя, твоя прабабушка Аня, вышла, ей люди кричат: «Смотри, Нинку махновцы увезли!» Мама в крик, в слезы, да только тачанки уже след простыл. Довезли меня до обрыва, откуда переправу видно, я все им рассказала, показала, меня махновцы отпустили, велели домой бежать и еды дали: сало, хлеб, огурцы. И я помчалась по дороге. Прибегаю к дому — а меня уже все похоронили, плачут. Мать как увидела меня живую, хотела высечь, но когда я ей еду отдала, передумала. Голодно тогда было. Ешь давай.

Я ем.

— Ба.

— А?

— А во вторую войну, с немцами, ты же в оккупации была?

— Была. Уже с твоей мамой. Ей было так же, как и тебе, девять. Немцы у нас на постое в хате стояли. Офицер немецкий маму твою шоколадками все угощал. Добрый он был, Гитлера ругал. А когда наши подходили, и канонада уже была слышна, он за голову схватился, плачет, мне говорит: «Матка, что же мы делать с тобой будем, красные идут». А я смеюсь: «Так это же мои идут, Ганс, не твои, я знаю, что делать буду». Он: «Ох, я и забыл» — и смеется. Потом, когда немцы перед отступлением хаты жечь собрались, он нас предупредил, мы вещи успели вынести, спрятали в яме.

— Ба.

— А.

— Ты про войну все невоенное какое-то рассказываешь. Было же там, когда стреляли, убивали, мучили?

— Было. Но я не хочу это вспоминать. Зачем? Люди-то все добрые.

— Как все? А кто же тогда нападает, войны начинает? Кто негров в Африке мучает?

— Ну, иногда люди становятся злыми. Но они все равно хорошие. Просто их злая сила заколдовывает, на время. А потом они расколдовываются.

— Ой, ба, — смеюсь я, — я же не маленький, чтобы верить в эти все твои сказки.

— Вот иди тогда и деда отцова расспрашивай про войну, он воевал, лучше меня знает, — сердится бабушка и отворачивается.