Леонид Финкель - Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)

Посетив Иерусалим и принеся жертвы Всесущему Богу иудеев, он спустился по Нилу и, покоренный красотой места (прекрасный залив, чудный климат, свежая вода, близость Нила и остального Египта), приказал архитектору Динократу построить город, придав ему форму его, Александра, плаща. И Динократ вытянул город вдоль моря, разделил его двумя пересекающимися улицами, чтобы пассаты с севера несли сюда прохладу…

Город Солнца, который после выстроят на бумаге великие утописты Томас Мор и Кампанелла. К тому времени Александрии, в сущности, уже не будет, вернее, город давно перестанет быть собой.

Вот и поговорите после этого о прогрессе.

Александрия выросла сразу, точно из-под земли. Каких только чудес здесь не было! Золото и власть, философы, поэты, голубое небо, Мусейон – прародитель всех университетов, всех музеев и библиотека, вдохновительница позднейших мировых книгохранилищ, и прекрасные юноши, все хорошее, о чем только можно помыслить…

И женщины, сколько женщин!

И конечно, Клеопатра, которая прогуливается по молу со своим дружком Антонием, и крепкая мужская рука лежит на ее плече…

Не жена? Не муж?

Не беда!

Голубок идет рядом со своей голубкой. Сильнейшая из всех – любовь, которая делает из двух существ – одно! На Востоке вообще не придают значения юридической стороне дела, не римляне, в конце концов. Боги и цари выше законов, и если им угодно, они совершают обряд и становятся супругами.

О, какой вдохновенный блуд был здесь!

Даже страшно думать об этом. Останавливаюсь на желании одного из святых отцов, которому хотелось бы, чтоб каждый мужчина брал себе женщину на ночь, потому что боится темноты.

Я ведь тоже боюсь темноты: вдруг навалится кто-то…

Считалось, что родиться в Александрии – уже счастье! Даже Рим не удостоился в свой адрес таких искренних, таких восхищенных строк.

Русская поэзия переполнена ностальгией по Александрии каким-то особым мерцающим светом. Я шел по улицам и декламировал Михаила Кузмина:

Когда мне говорят: «Александрия»,

я вижу бледно-багровый закат над зеленым морем,

мохнатые мигающие звезды

и светлые серые глаза под густыми бровями,

которые я вижу и тогда,

когда мне говорят: «Александрия».

Я шел и видел поэта в его жилете из золотой парчи. И его друга – Максимилиана Волошина в греческой тунике, в сандалиях на босу ногу, с пышной рыжеватой шевелюрой, которую сдерживает золотой обруч.

Красивые черты лица, густая борода…

Челита решила во что бы то ни стало найти Мусейон, от которого – увы! – даже плана не осталось. И побродив по набережной, где торговали кожаными бумажниками, дешевыми браслетами, инкрустированными металлом, который выдается за серебро, чучелами акул и огромными лобстерами, мы отправились на пляж, благо оба мэра выделили день для отдыха.

…Мы шли по длинной, изогнутой линии пляжа. Она полунасмешливо следила за мной, неотрывно, почти нагло чего-то ждала от меня. Я молчал. Кожа впитывала последние тусклые лучи солнца и ласковую вечернюю прохладу. Я чувствовал: тот проклятый шалаш стоит между нами. С какой-то пугающей отрешенностью я смотрел на нее. Я понял, что никогда не смогу дотянуться до нее, никогда не смогу прижаться к ней, избавиться от наваждения того послевоенного вечера, странного шекспировского спектакля и шалаша, в котором наша компания так радостно провела вечер, забыв его навсегда…

«Нет, никогда, никогда, никогда», – шептал какой-то внутренний голос. И вдруг она наклонилась и поцеловала меня – поцеловала с вызовом, прямо в губы. Я задыхался, но ее сильный рот искал мои губы, а ее грешные смуглые руки искали мои…

Банальность ситуации ужаснула меня, но она, угадав мои мысли, неожиданно сказала:

– Ты думаешь, я просто хочу заняться любовью? Господи! Да я объелась уже всем этим… И ты…

Нервный насмешливый смех прервал ее.

Я понял: наши безудержные бестолковые чувства пробили проход к какому-то тайному знанию. И что эти знания – за пределами видимого и понимаемого…

Я бросился в море, долго плавал, так что Челита стала окликать меня. Волны накрывали с головой, пока я выходил на берег. Челита была завернута в черную простыню, точно безумие водрузило над бушующим морем свой стяг. Издали ее можно было принять за арабку.

Простыня тут же захлопала на ветру. И мне казалось, это хлопанье заглушает шум моря и ветра. Впервые я видел Челиту взволнованной. Она прильнула ко мне.

И в эту минуту ничто не было так странно, как моя нагота на ветру. Все было так, будто я покинул землю, тем более что теплый шквальный ветер дул призывно.

Читать дальше