Леонид Финкель - Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)

Видел его мебель. Сработана она со стариковской мудростью и с молодой удалью и силой – сто лет стоять будет. Воистину по две жизни живут Мастера…

Я посмотрел на часы: надо бы зайти на «учреждение партии». Так, для литературных наблюдений. Дело художника страдать: «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человеческими уязвлена стала», а дело власти – состоять в партии и рявкать: «А ты не оглядывайся!»

И власть права. Потому что если оглянешься, то окажется, в одном из министерств только что не досчитали документов сорока общественных организаций, которые те по три раза переделывали. Куда девались?

Я лениво сделал несколько кругов по небольшому скверу. Подумал: как раз в истории Иосифа есть для меня что-то спасительное. Как там сказал Достоевский: «Красота спасет мир». Да, сильной романсово-сентиментальной струей надо было обладать литературе, чтобы провозгласить такое кредо. Впрочем, другой Иосиф – Бродский – формулу скорректировал, дескать, «мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно». Вот и наши мудрецы говорили: «Кто убьет одного человека – убьет целый мир, кто спасет одного человека – спасет целый мир».

– Надо идти, – сказал я вслух.

И тут чей-то приемник донес о новом теракте. Террорист-самоубийца взорвал автобус. На Дизенгоф паника. Погибли множество людей, среди них дети. Журналисты ведут репортаж с места событий. Из разных городов Израиля. Слышны обвинения в адрес правительства. Совершенно неожиданно для себя вспомнил Разбойничка. Качели прыгнули вверх, на сей раз резко вправо…

И вдруг страшная мысль ожгла меня: «Рахель! Она же поехала с тестем за его очками…»

Арье-Лева встретил меня у входа в подвал, где обычно пенсионеры играли в домино.

– Слыхал? Ужас какой… Наш председатель рассказывал… С него – как с гуся вода – ни царапины.

– Какой председатель?..

– Да Шломо Цуц… Говорит, был в самом пекле…

– Уф!

От души несколько отлегло. Значит, обошлось… На сей раз обошлось.

Я не успел больше ничего спросить, как показался и сам Цуц:

– Да это же фашистское государство! Хуже фашистов! Жить не дают… Очки – полцарства стоят! А мне, ветерану, бесплатно не положено быть зрячим? Пусть по статусу хоть к эфиопам приравняют, хоть к неандертальцам… С паршивой овцы – шерсти клок…

– Вот это председатель! – ахнул Арье. – Стены прошибет.

– И прошибу…

«Наш пострел везде успел», – подумал я, но вслух спросил:

– А где Рахель?

Он посмотрел на меня подозрительно:

– Я спешил на собрание своей партии. Какое мне дело до Рахель?..

– Где Рахель? – крикнул я и взял его за грудки.

– Ищи ее, суку, в больнице… Мы с ней сидели в последнем кресле, взрывной волной нас вместе и выбросило. Хорошо, я на нее упал. Пойду семью обрадую…

Я мысленно представил этот полет и как туша Цуца вдавила Рахель в землю…

– Что с ней?

Не дожидаясь ответа, я бросился к такси:

– Скорее, в больницу!

Господи, хоть бы застать ее в живых!

Страшна минута смерти! Я ей сказал однажды об этом. А она ответила: «Почему же страшна? Только бы быть уверенной в милости Бога к страждущему человеку, и тогда отрадно думать о смерти».

Я сомневался: «Но об этом надо спросить тех, кто прошел через эту минуту».

Неужели она прошла?

Сиротливо в сторонке на колесиках стояла система искусственной вентиляции легких, поражая беспомощностью своих стеклянных сосудиков, – кого-то отключили от нее.

Мне показалось, одеяло само сползло с ее лица, с плеч, и ее голая нога сейчас вылезет наружу. Я помню, у нее были горячие ноги, а у меня – холодные.

Мне даже почудилось, что она вдруг улыбнулась, точно не хотела превратиться только в воспоминание…

Я боюсь мертвых. Мне всегда кажется, что они со мной разговаривают. И она тоже что-то говорила, и губы ее были блестящи, точно сосали золотую монетку…

Я долго стоял в больничном коридоре, не решаясь войти в палату.

Стоял, пока не услышал шум в коридоре, который заставил меня обернуться. В первое мгновение мне показалось: в дверь ворвалась целая толпа. Первым, кого я увидел, был Рыжий математик, за ним стояли взволнованные сестры – Фаня Абрамовна и Стелла Абрамовна Кац и еще множество незнакомых мне людей, связанных, очевидно, тайнами совместной жизни. Безотчетная тоска вдруг охватила меня, мне казалось, я встретился лицом к лицу с каким-то неосязаемым мстительным организмом, который в своем бесплотном существе черпал силу для борьбы со всем миром.

Читать дальше