Ноэль Наварро - Современная кубинская повесть

Если бы не мой твердый характер, Америка непременно надела бы траур. Иные никак не поймут, что в этой стране почти все правители были бандитами. Кубинцы одуревали от каждого новоиспеченного лидера. Как раз в это время появилось телевидение, и уж оно сослужило политикам верную службу. Только покажи на экране какого-нибудь деятеля, народ сразу беснуется, голову теряет.

В тот день, когда Батиста устроил переворот — это было десятого марта пятьдесят второго года, — Велос пришел ко мне домой и предложил купить на паях с ним кафе. Деньги у него были, только один не решался — годы, да и немалые.

— Ну и денек ты выбрал! — сказал я ему.

Я пошел посмотреть, что за кафе. Грязная дыра, засиженная мухами. Хозяева разорились и продавали кафе за небольшую цену. Я подумал-подумал и смекнул, что дело стоящее. Кафе было на Первой улице, рядом с парком Марти. В парк ходило много молодежи заниматься спортом. На обратном пути им в самый раз заглянуть в это кафе — что-нибудь выпить или перекусить. Велос давал половину денег, я — другую, но тут мне стукнуло в голову включить в дело и Гундина. Велос поморщился:

— Гундин — жмот, он и песо не даст. Не впутывай его, он к этому серьезно не отнесется.

Скупым оказался Велос. А Гундин очень даже серьезно ко всему отнесся. Он дал четверть доли, и на том мы договорились. Назвали кафе очень красиво «Желтый дрок» — в память одного пригорка, неподалеку от моей деревни. Первые фотографии, которые мы сделали возле кафе, я послал Клеменсии. Она написала в письме: «Дорогой брат, я очень хочу тебя увидеть, ты, похоже, стареешь». Это потому как у меня даже в бородке были седые волосы. Сестре так не нравилось, что я старею. На то она и сестра. Но время никого не жалеет. А я всю жизнь столько работал. Знал одно — работать и работать. Еврей, который жил над нами — он был электромонтер, — говорил:

— Мануэль, в вас все-таки есть еврейская кровь.

По правде, я про это знать не знаю. Но если евреи — это те, кто много работает, наверно, и я — еврей. Они очень набожные и ворчливые. По субботам им ничего нельзя делать. Надо зажигать свет — зовут меня, надо попробовать хлеб — опять я. В еврейской религии много запретов. Еврей женится обязательно на еврейке, ходит в свою синагогу, ест свою еду, дружбу водит с евреями… Они работящие, сила у них есть, но слишком уж сторонятся чужих. В ту пору Гавану наводнили евреи, по большей части ювелиры и продавцы одежды. Наш дом назывался польской колонией, и не зря. Даже на лестнице стоял особый кисло-сладкий влажный дух. У них, у польских евреев, кожа привыкла к холоду, а от нашей жары они по́том исходили. Многие после уехали, когда к власти пришел Фидель. Им перво-наперво — деньги. Хотели во что бы то ни стало разбогатеть. А по моему разумению, тут главное не хотеть, а уметь. Вот я, к примеру, убивался на работе. Ну и что? Деньги все, как песок, сквозь пальцы просачивались. Кафе много не давало, хоть моя жена бросила стирать на людей и стала работать вместе с нами. Чтобы выкрутиться, поставили стеклянный прилавок с лотерейной шарадой. Каждый день только и слышно было: «Собака, которая бежит за монашкой», «Королевский павлин, который курит трубку», «Корабль, который тонет в открытом море», «Священник, который не служит мессу»… Посетители называли картинки, и у каждой свои очки. Кто выигрывал, кто проигрывал. Временами заявлялись полицейские. Им главное — попортить нам кровь, к чему-нибудь привязаться. Америка их ни во что не ставила, ни одному их слову не верила. Они все корыстные, наглые, грозили, что прикроют наше «грязное заведение». Черта с два прикрыли! Тогда везде и всюду играли в лотерейную шараду с картинками.

Если правительство Прио прогнило насквозь, то при Батисте стало еще хуже. Людей убивали прямо на улицах. В нашем районе, где я живу, полно народу ходило в трауре. В каждом доме оплакивали покойника. От былого веселья и следа не осталось. Когда штурмовали казарму Монкада — здесь, в Гаване, на многих уже давно был траур. Я видел, как один продавец мороженого набил свою тележку ручными гранатами и взорвал эти гранаты у восьмого отделения полиции на Малеконе. Я видел, как истекали кровью братья Хиральт, пока их полицейские тащили в мешках из-под муки по лестнице в доме на углу Девятнадцатой и Двадцать четвертой улиц. Я знаю Ведадо как свои пять пальцев, где там только не работал. Так что все видел собственными глазами, не со слов рассказываю. Однажды вечером собрались мы у соседа и смотрим по телевизору вольную борьбу. Вдруг слышим страшный крик рядом в доме. Оказывается, кричит мать восемнадцатилетнего парня, которого прошили пулями на дороге к пляжу Гуанабо. Капитан Ларрас пробил ему голову пулеметной очередью, потому что парень был членом организации «Движение 26 июля». Убийцы положили труп на заднее сиденье машины, а в багажник сунули кокаин, чтобы на суде сказать, будто парнишка — наркоман. Капитану все сошло с рук, хотя каждый мог подтвердить, что тот молодой человек пил только лимонад и продавал боны этого «Движения».