Ноэль Наварро - Современная кубинская повесть

Мы всегда были в курсе всех событий. Я наслушаюсь всякого, пока плотничаю, а Америка — в кафе. Она вообще все впитывала как губка.

— Мануэль, наверно, заберут Луиса. Мануэль, в доме у Нобрегаса прячут одного человека.

Каждую ночь что-то случалось. То рвались бомбы, то убивали людей на окраине Гаваны у Лагито. На рассвете слышались выстрелы. Такой же ад, как при Мачадо, еще хуже. Я не знаю страны, где бы все клокотало, как здесь. У кубинцев горячая кровь. Такая уж взрывная смесь — африканцы с испанцами. Вот у китайцев не кровь, а липовый отвар. Китайцы народ спокойный, невозмутимый. Однажды полицейский взял и перевернул тележку с зеленью у китайца Хоакина, чтобы посмотреть, нет ли в ней оружия. Орет:

— Если что найду, сотру в порошок!

Хоакин вытянулся как струнка и смотрит на опрокинутую тележку. Когда полицейский ушел, он аккуратно подобрал с мостовой овощи. Все давно разбежались, а китаец со своей тележкой покатил по дороге как ни в чем не бывало. Добрался до улицы Кальсада и давай кричать:

— Капуста, салат, баклазаны свезые.

На другой день женщины перешептывались: «Не приедет больше китаец, вот жалость: у него такой салат замечательный!» И в эту минуту появляется Хоакин с полной тележкой зелени и ну расхваливать свой товар так весело, будто ничего плохого и не произошло.

Велос умер в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году. Он заболел тифом, и у него раздулись ноги. Съел незрелый манго — из-за этого все и случилось. Сеньора Кониль взяла на себя расходы по похоронам. Он у нее в доме был свой человек. Когда пришли из Галисийского центра предложить помощь и деньги, она встретила их в дверях и говорит:

— Я обо всем позабочусь сама. Велос служил нам больше сорока лет, и мы его считали за родного.

А если разобраться, Велос был у нее таким же рабом, как и Гундин. Через два дня умерла и жена Велоса. Утром умывалась и упала замертво. Она же андалуска, кровь горячая, вот и сходила с ума. Обхватит голову руками и бьется об стол… Мы с Гундином всю ночь просидели возле покойника. У него, конечно, свои недостатки были, но мы его знали с шестнадцатого года, и он на паях с нами кафе купил. Словом, остались мы с Гундином вдвоем. Только благодаря моей жене кафе не прикрыли. Стоило оно нам пота и крови. Силы клали мы с женой, а от Гундина, по совести сказать, никакого проку. Только и знал что играть с посетителями в домино и всегда проигрывал. А я решил дать дочерям образование и дал. Плотничал где мог, и кафе нас поддерживало. У меня в голове ничего без движения не застревает: что задумаю, то и сделаю. В общем, обеих вывел в люди. Одна стала медсестрой, а другая — ботаником. Это младшая, Каридад Сикста. Я не каждому признаюсь, но Каридад больше привязана ко мне, чем Реглита. Знали бы вы, какие у меня дочки! Я и мечтать не мечтал. Каридад прямо глотает книги про растения. Я ее с малых лет водил в зоологический сад и по разным паркам. Она не в меня. Мне бы хотелось стать инженером, строить мосты. Что есть на свете красивее железного моста или даже деревянного, если он хорошо сработан! Или хорошая плотина. А я был всем понемногу и в результате — никем. Вот она моя судьба, черт возьми. Гляжу я на дочек и говорю себе: «Поди-ка, Мануэль, не вовремя ты родился». Но я мирюсь, потому как нет ничего хуже сварливого старика. Хватит того, что ты стар, и досаждать своей старостью нельзя.

Зато я радуюсь, когда гляжу на свою жену и дочек. Это уж тройка моей собственной выделки. Да, многое мне в радость. А когда получаю письма от сестры и племянников — тут уж большой праздник. От волнения прямо кровь в голову ударяет. Клеменсия так звала съездить домой, что я согласился. Она хотела меня увидеть, хоть ты разорвись, ну, и доставил ей такое удовольствие. Можно ли отказать родной сестре? Вернуться на родину после двадцати лет разлуки — дело нешуточное. Поехал я уже седой, хромать стал сильнее и немного сгорбился. В Гаване в это время был Фидель Кастро, и начались всякие разговоры, толки. А мне бояться нечего. Наоборот. Я к революции со всей душой. И Фидель мне показался человеком решительным и без лукавства, он взял под самый корень, чтобы поднять страну, не в пример прежним правителям, которые заботились только о своем брюхе.

Мы с Каридад сели в самолет. Первый раз за всю мою жизнь почувствовал себя сеньором. В шестьдесят лет полетел на родину, в Галисию, на деньги, что сам заработал и скопил. Совсем другое дело, когда летишь самолетом, а не плывешь по морю. Кроме облаков, ничего не видно. Птицы где-то далеко внизу, а чуть дождь — все сразу темнеет и море не разглядеть. Очень было красиво, когда прилетели в Мадрид. За аэропортом вспыхнула радуга, и казалось, что это разноцветная арка. Дороги в Испании стали куда лучше, но этот сукин сын Франко по-прежнему гноил людей в тюрьмах и убивал их. В деревню мы приехали под мелкий дождик, какой испокон веку сеется в Галисии. Дочка вмиг схватила сильную простуду и без конца жаловалась. Клеменсия нас встретила турроном [253] Туррон — сладости из миндаля с медом и сахаром. , устроила праздник. Годы не пожалели ни меня, ни Клеменсию. Особенно Клеменсию. Племянник с племянницей уже взрослые стали, обзавелись семьями, детьми. Анхелита показала мне копилку, куда я бросал ей монетки. У Анхелиты было двое мальчиков, очень славных. А мой дорогой племянник даже лысеть начал.