Йото Крыстев - Зерна гранита

Он припомнил, как Кынчо Милчев говорил своей жене:

— Может случиться, что тебя арестуют, начнут допрашивать, но ты должна молчать! Сначала и сладкие сказки могут тебе рассказывать, чтобы обмануть тебя, запутать! И неожиданные вопросы будут тебе задавать, а ты отрицай! Ничего ты не знаешь. Они начнут кричать на тебя — ты будешь молчать! Будут бить тебя — будешь терпеть, ни слова не проронишь! Жена прервала его:

— Ох, Кынчо, Кынчо, хорошо бы, чтоб этого не случилось, потому что одно дело говорить о таком, а другое — когда тебя избивают, а ты должна молчать. Нет, не знаю, что бы произошло!..

— Именно потому мы и должны поговорить об этом заранее, чтобы потом… нас не застали врасплох, — строго ответил ей муж.

Этот сухощавый, загорелый крестьянин хорошо знал, что силы неравны. С одной стороны, грубая сила, оружие и власть, а с другой — лишь преданность общему делу. Многое знал Кынчо и потому продолжал ей втолковывать:

— Полицейские — мерзавцы. От них пощады не жди. Могут и пистолетом грозить, могут и выстрелить. Не исключено, что на дерево головой вниз тебя повесят. Но и в этом случае ты должна молчать! Молчание и только молчание! Им достаточно только одного слова, чтобы истребить всех детей и стариков, а дома превратить в пепел.

— Кынчо, ты все меня пугаешь да пугаешь, а парнишка из-за тебя рассудок потеряет…

Кынчо повернулся к Ивану:

— Ты понимаешь, Иванчо? Это всех нас касается. Я говорю с женой, но думаю и о себе. Если меня схватят, самое главное — молчание. — Он встал, огляделся, нашел за дверью кувшин, поднял его. Долго, глоток за глотком, пил. — Только молчание может спасти и меня, и тебя, и товарищей. И все те бандиты, разбойники, убийцы ничего определенного не знают, пытаются на обман взять. Ищут страх себе в союзники, думают, что он им поможет. Они думают: «Еще секунда, и страх развяжет ему язык!» А мы себе скажем: «Еще секунда, и мучения прекратятся!» Вот она, цена секунды!.. Самая дорогая и самая страшная…

«Какова же цена этой секунды? — спрашивал теперь себя Иван. — Только ли одна жизнь? Может быть, это самое малое!..»

Одна секунда! Выдержит ли он? Выдержит ли?

Он встряхнул головой, провел по лицу ладонью и почувствовал под ней запекшуюся кровь.

Усталость смежала веки. Иван привалился к холодному камню и сгорбился. В последние дни сон бежал от него. Иван расслабился, прикрыл глаза, и ему в голову хлынули воспоминания…

Ему десять лет. Утром отец распахивает дверь комнаты и вносит охапку дров. Присев, складывает их у печки. Потом берет кочергу, ворошит угли и бросает сухое полено. Наклоняется, дует несколько раз в угли. По комнате разносится запах дыма. Отец, ни к кому не обращаясь, словно случайно бросает: «Коммунисты прошлой ночью опять улицы лозунгами украсили».

Услышав это, он, Иван, вскакивает с постели. Крутится возле отца, смотрит на него и думает, что же это за лозунги, которыми украшены улицы? И кто же такие эти коммунисты, которые ходят и украшают улицы? Иван подходит к двери, приоткрывает ее. Снежный вихрь бьет ему в лицо. Он втягивает голову в плечи и выбегает на улицу.

На стенах, на воротах, на заборах алеют написанные масляной краской кривоватые красные буквы. Он останавливается у одних ворот и начинает читать по складам: «Требуем хлеба и работы!» Подходит к другим воротам. «Долой войну!» — читает он медленно. А на доме, что как раз напротив отцовской корчмы, огромными буквами написано: «Да здравствует СССР!» Он смотрит, вытаращив глаза, читает по складам, ломает голову, что же такое то, о чем он читает.

Мимо него проходит общинный сторож, шлепает его по мягкому месту. «А ну домой! — прикрикивает он. — Не видишь, что ли, сопли замерзли, а ты все стоишь тут и глаза пялишь. Марш бегом, пока я тебя своей палкой не огрел!»

Иван вбегает к себе в дом и сквозь щелки в двери наблюдает, как сторож вытаскивает кисть и начинает замазывать красные надписи на стенах.

Проходит несколько дней. По улицам города полицейские ведут, словно медведей на привязи, молодых парней, повесив им на грудь и спину дощечки с неприличными надписями.

— Коммунисты! — шепчут взрослые мужчины, столпившиеся у корчмы. — Изведут их эти откормленные душегубы! — Они сокрушенно цокают языком и гневно бранятся в усы.

Молодые парни проходят по улице, и дети бросаются за ними вслед. Идущие скрываются в полицейском участке. А там, у ограды, толпятся люди. Иван пробирается между ними, просовывает голову через доски забора и таращит глаза. Посреди двора полицейского участка двое жандармов, заставив одного из молодых парней положить голову на пень, топором обрезают ему волосы. Иван сразу узнает парня: это Марин Лалев Цочев из их квартала. Мальчик зажимает себе рукой рот, чтобы не закричать. Но когда рука полицейского, дрогнув, вместе с волосами острым топором сносит с головы часть кожи, кровь начинает хлестать, как из крана вода. Ивану страшно, и он кричит изо всех сил: