Йото Крыстев - Зерна гранита

Повозка со скрипом катила по кривым улицам, навсегда унося от него любовь и защиту, ласку и теплые материнские глаза. Родные и близкие оплакивали усопшую, и в их рыданиях можно было услышать имена сестер Ивана, но чаще всего упоминалось его имя.

Одна из старушек развязала завязанный на конце покрывавшего ее голову платка узел, извлекла оттуда бог знает когда положенный туда кусочек сахара, подала ему:

— На, возьми, милый! Попробуй! Послади свои губки, а то они у тебя уж слезами просолились.

Иван шел за повозкой с сухими глазами.

Проклятый день! Проклятое безжалостное время!

На девятый день после смерти матери отец привел в дом другую женщину. Мать? Мог ли мальчик называть так чужую для него женщину? У нее было трое своих детей.

Годы шли своей чередой, наполненные тоской и печалью. Сколько слез было выплакано! Он все чаще прислушивался к разговорам мужчин, собиравшихся посидеть на солнышке около их дома.

— Нету бога! — с болью сказал однажды сухощавый пожилой крестьянин.

— Бога? — спросил другой. — А мы уж давно знаем, что нету его, бога-то. А раз нету, то опора наша — топор. Топор, топор в руки нам нужен, чтобы разговаривать с этими кровопийцами…

Иван лежал, закрыв глаза, и мысли его блуждали по прошлым дням и дорогам, возвращали его туда, чтобы наполнить душу горечью, мукой. Усталость унесла его в дремоту. Одеяльце, материнское одеяльце согрело ему озябшие ноги. И образ матери вновь ожил перед ним. Она смотрела на него, нежно улыбаясь, и шептала ему теплым, мягким голосом:

«Держись, держись, сынок! — Рука ее, вся в мозолях и трещинках, нежно опускалась на его лоб. Он пылал, горел, как уголь. — Боже милостивый», — шептала и всхлипывала мать.

«Бей его!» — кричал Йордан Темница.

И полицейские били. Крупные и сильные мужчины, они били его, били без устали резиновыми палками…

«Мамочка, холодно мне. Только ты меня можешь согреть, мама. Своей рукой, мама, своими губами, своим дыханием… милая мамочка!..»

Две руки подняли его с пола. Две крепких грубых руки зажали его словно в тисках. Свистели нагайки, били его по обнаженному телу. Тело вздрагивало от ударов, извивалось, корчилось, замирало. И сквозь эти мучительные, градом сыпавшиеся на него удары он слышал только один голос, знакомый и близкий, доходивший до него из небытия, дорогой ему до слез голос его матери. Он кричал и приказывал:

«Не убивайте моего деточку! Не убивайте моего ребенка!»

И пара глаз, милых, дорогих ему глаз наплывала на него, становилась все ближе и ближе, приближалась к самому его лицу.

— Мама!.. — крикнул Иван и протянул руки.

— Не только мать свою будешь звать, а и молоко, каким она тебя выкормила, с кровью выблюешь. Кишки свои повыплевываешь, если не скажешь нам все, что надо! — В дверях стоял старший полицейский Цано Стефанов.

И снова лестница. И снова колченогий стул в комнате Йордана Темницы. И снова…

С каждым днем все тревожнее становилось в городе. Фашисты неистовствовали, воодушевленные своими успехами. Распоясавшиеся полицейские издевались над людьми, попирая человеческое достоинство. Жизнь вздорожала, и население выказывало недовольство. Ремсистская организация продолжала борьбу, и народное сопротивление фашистам росло.

Секретарь городской партийной организации Дико Гаврилов, испытанный революционер, часто дружески похлопывал по плечу секретаря горкома РМС Марина Темелского и восхищенно говорил:

— Молодцы! Вы сделаете больше нас, и наше солнце, о котором мы мечтали, взойдет над Балканом!..

Тихий и скромный, прошедший через фашистские тюрьмы, Дико Гаврилов обратил внимание на Ивана Туйкова и сказал товарищам:

— В гимназии есть один молодой коммунист. Он чист идейно, чист физически, чист в своих товарищеских отношениях. Нам нужно его беречь как зеницу ока!

Марин Темелский, бывший членом районного комитета РМС в Гложене, почти каждый день встречался с Иваном. Их связывала крепкая дружба.

Иван был замкнутым, молчаливым, не очень просто сходился с людьми, а Марин, общительный, разговорчивый, умел быстро найти ключ к сердцу любого человека. Благодаря своему веселому нраву, он приобрел много друзей. Он был секретарем ремсистской организации в городе и умело вел работу.

В тот вечер Марин очень спешил. Проходя мимо Ивана, он подхватил его под руку и, улыбаясь, будто рассказывая веселую историю, сообщил ему о месте встречи.

— Владо хочет видеть тебя… — сказал он на прощание.