Давид Сафир - Баллада о Максе и Амели [litres]

Сжигали на кострах.

Живьем. Запах собственной плоти и экскрементов стоит у меня в носу, и в ушах у меня звучат мои крики. Это был момент, когда я во второй раз сошла с ума.

Это произошло примерно в 275 году до нашей эры, на одном из кельтских костров для сожжения в южной Англии. Меня по распоряжению друидов привязали к столбу. Верховный жрец прошептал мне на ухо, что моей матери очень повезло, что она увидит, как сжигают на костре ее ребенка, которым овладели демоны. Затем он поднес факел к дровам. Те вспыхнули ярким пламенем, и я закричала. Я кричала до того момента, когда уже не смогла больше кричать.

Я долгое время думала, что после смерти моей самой большой любви это было самым ужасным из всего, с чем я могла столкнуться на земле. Я так думала, пока не попала в концлагерь. Я пробыла там два года и возненавидела собак еще больше, чем раньше. Ведь это из-за них мне приходилось так сильно страдать.

Я попыталась почувствовать, куда поведет меня связывающая нас нить. Однако мое предчувствие указывало мне лишь самое общее направление. Пройдет некоторое время, прежде чем я смогу точно определить местонахождение этих животных. Как странно! В предыдущих жизнях мне всегда удавалось разыскать их довольно быстро. Даже когда они находились на другом конце света – на одном из Карибских островов – и мне, после смерти моего сына голодной ирландской зимой, пришлось наняться матросом на судно, чтобы до них добраться. Этот момент был таким странным, что мне стало ясно: в этой моей жизни все будет не совсем так, как во всех предыдущих.

Улицы стали уже, а постройки меньше. Между некоторыми из них были протянуты веревки, на которых висели ненастоящие шкуры людей. Мы шли уже не по одному огромному плоскому камню, а по множеству маленьких камней, по которым сновали туда-сюда бесчисленные автомобили. Большинство встречавшихся людей уступали нам дорогу. Один ребенок хотел нас погладить, но мать оттащила его в сторону после того, как я на него зарычала. Затем нам повстречалась женщина, лицо которой – особенно вокруг рта и глаз – было покрыто яркими красками. От нее пахло незнакомыми мне цветами. Я с удовольствием принюхалась бы к ним. В руке она держала поводок, который был прикреплен к кожаному ошейнику малюсенькой собачки. Собачка была размером чуть больше крысы. Это крошечное существо – мне было трудно считать его собакой, – похоже, совсем не возражало против того, чтобы хозяйка им понукала.

– Это просто выглядит хуже, чем есть на самом деле, – сказал Макс, почуявший мою неприязнь к тому, что я увидела. – К этому привыкаешь.

Я не могла себе даже представить, как к такому можно привыкнуть, и шла дальше, испытывая еще большую неприязнь. Макс принюхивался по сторонам и разглядывал все вокруг. Его тоже, похоже, охватило чувство неприязни, но совсем по другому поводу:

– Здесь все не так, как у нас дома. Дома более светлые, люди разговаривают как-то по-другому. Почти у всех у них темные волосы. У нас волосы у людей более светлые, и одежда более плотная. Я никогда раньше не бывал в этом месте.

Мы уже давно были в пути, но Макс не чувствовал себя ни на йоту ближе к своему дому. Чтобы как-то его отвлечь, я у каждого строения, мимо которого мы проходили, просила его пояснить, что это. И он снисходительно объяснял:

– Это балконы…

На многих из этих каменных ящиков висели цветы. Люди, похоже, подчиняли себе всех других живых существ.

– Это супермаркет. А это – пиццерия. Вон там люди покупают мороженое…

– Замерзшую воду? – спросила я.

Я лишь один-единственный раз видела замерзшую воду за те три зимы, которые я уже прожила на белом свете, и она покрывала очень тонким слоем поверхность какой-то лужи.

– Нет, я думаю, что это замерзшее молоко. Так хозяйка сказала Лилли о мороженом.

– А зачем нужно замораживать молоко? Оно ведь вкусное только когда теплое. Прямо из соска.

– Мне известно только то, что Лилли любит мороженое.

– Больше, чем тебя? – слегка съязвила я.

Мне ведь совсем не нравилось то, что когда Макс говорил об этой девочке, его голос становился очень нежным. Мне хотелось ему показать, что ни один человек не достоин любви собаки и что Максу не следует быть таким покладистым, как те жалкие создания, которые встречались нам на пути.

– Лилли любит меня больше всего на свете. Кроме хозяйки. Ее она любит еще больше.

– Ты ее слуга, – презрительно сказала я.

– Нет, не слуга.

– Еще какой слуга!