Иоахим Новотный - Избранная проза

Дедушка, согнувшись над умывальником, оттирал руки песком и содой. Бабушка держала синее полотенце. Оставь его без присмотра, он и белое мог взять. На дедушкином месте между свернутыми перинами сидела беженка из Силезии. Тут уж ничего не попишешь, говорила она. Но он чересчур потакал мальчику. Сам запряг лошадей и поехал с ним в Лигниц к гауляйтеру. Насчет СС. Они его не взяли. Вот теперь он своего и добился! Дедушка держит руки на весу. Бабушка опускает полотенце, а беженка всхлипывает. Такой молодой, и поди ж ты. Я уже знал, что будет дальше. Они придут в себя, я снова попадусь им на глаза. Следовало вовремя улизнуть за ворота. Уже на улице я едва расслышал негромкий окрик. Очень может быть, что это прокукарекал петух.

Снег на дороге был густо перемешан с песком. Глубокие колеи расходились во все стороны к дворам. Мать Ханно стояла в конце каштановой аллеи и прислушивалась к звукам из риги. Обе польские девушки взмахивали там цепами. Тук, тук. Пошевеливайтесь. Чесать языком можно и после обеда. Завтра — конец молотьбе. Мать Ханно всегда принимала меня радушно. Из него будет толк, говорила она бабушке. Едва он появляется, как тут же берет в руки календарь патриота. Мой Ханно только и знает, что носится повсюду сломя голову. Что может из него получиться?.. Она пошла со мной в дом. Ханно там. Но не на лестничной клетке, где пахло свекловичными выжимками. И не в кухне-столовой, откуда, обогнув печку, можно было попасть либо в кладовку, либо в горницу, смотря по тому, какую дверь выберешь. В доме было много дверей, за которыми хранилось неизвестно что. Дверь в комнату была открыта. Отец Ханно сидел за письменным столом. Он разговаривал по телефону. На коротко остриженной голове шевелились маленькие уши. Так, так. Нет, нет. По всей видимости, ручная граната. Что мне известно? Наверняка дернул кольцо и согнулся. Да. Похоже, так. Черт его знает. Я при этом не присутствовал. Вообще никого. Внезапно рвануло. Конечно, прежде всего похоронить. До похорон никого из беженцев не выпущу. Так, так. Нет, нет. Когда отец Ханно наклонялся над столом, складки на затылке исчезали. Его отражение изгибалось в стекле картины с видом Альп. Он не обратил на меня внимания, когда я шел через комнату.

Комната Ханно называлась детской. Потолок в ней такой высокий, что к балкам можно прикрепить качели. Ханно словно прилип к окну. Дерьмо дело, сказал он, когда я вошел. Они тебя вздули? Уж лучше бы вздули. Да нет, дома засадили. Это что-то новенькое. А гармоника, спросил я. Отобрали и заперли. Эта тетка, надо же было ей позвонить! Райхельша, спросил я. А кто же еще, сказал Ханно. Мы помолчали, слушая усталое тук-тук цепов. Откуда он все-таки взял табак, спросил я. Не все ли равно, сказал Ханно. Так и так из-за моей глупости он половину зажал. Какой еще глупости? Я сказал ему, что неисправен капсюль. Жаль, дрянь дело, сказал Ханно. Стук цепов зазвучал еще медленнее. Ханно оторвался от окна и подошел ко мне. Как только меня выпустят, мы с тобой провернем одно дельце. Я оглянулся на дверь. Но здесь можно было говорить громко, не боясь, что рядом кто-нибудь подслушивает. Говори же! Ханно ухмыльнулся мне в лицо. Не такой уж я все-таки дурак. Думаешь, я отдал украинцу все? С какой стати, заверил я его. И, поскольку разъяснений не последовало, добавил: Приду в другой раз, бывай. Бывай, бывай, сказал Ханно. Жди.

Остаток дня я болтался один. Пробовал, держит ли лед на запруде. Слонялся вдоль заборов и пялился на соседские дворы. Когда я добрался до зиммангского березняка, уже смеркалось. Я счел за благо обогнуть кустарник. Мальчишке, правда, бояться нечего. Привидения охотятся только за юбками. И все-таки береженого бог бережет. Как назло, хрустнула ветка. Я припустил со всех ног и мчался до самого дома. В темном закутке между сарайчиком и хлевом светились рядом друг с другом два огонька. Гата стояла подле украинца. Они смотрели на меня и молча курили, словно им была известна какая-то тайна.

Возле двери в комнату я втянул голову в плечи. Однако обошлось без подзатыльника. Я прислушался и услышал доносящийся из пристройки плачущий голос бабушки. Время от времени ее перебивал ворчливый дедушкин бас. Ага, подумал я, ответный визит. Потом я унюхал сало. Моя рука потянулась к выключателю. Тарелка стояла на комоде, на ней бутерброд с двумя тоненькими ломтиками. Конечно же на масле сэкономили. Все-таки я подумал: Вот это везуха! Быстренько разделся, залез вместе с тарелкой под перину и впился в бутерброд зубами. Теперь-то он точно мой. Но над вторым ломтиком я смилостивился. Прежде чем ринуться в суматоху сражения, рванул дверь коптильни. Вылезайте и берите, сказал я оголодавшим детям беженцев. Сало — ваше. Мне ничего не надо. На сытый желудок воевать плохо. Если меня не станет, какое имеет значение, был он набит или пуст.