Иоахим Новотный - Избранная проза

Проснулся я от едкого табачного дыма и громкого мужского хохота. Где я? Сколько мне еще ехать? Три старика, вероятно, севших в поезд где-то по дороге, сразу умолкли, словно мой вопрос показался им неразрешимой загадкой. Наконец старший из них объяснил мне, что сперва сойдут они, а уж на следующей станции сходить мне. После этого они уже не проронили ни звука.

Я опять остался один и сидел, барабаня пальцами по тисненой коже своей дорожной сумки, и опять разглядывал лес, слева и справа сосны, сосны, сосны; березка была здесь целым событием. Наконец завизжали тормоза, наконец я мог предаться своей ставшей уже почти непереносимой страсти к движению. Я вступил на «место действия», сулившее мне приятное разнообразие в монотонной жизни сотрудника литчасти. Кому охота, пусть пишет сводные программки спектаклей. Здесь я человек, здесь я имею право им быть.

Когда поезд, громыхая, скрылся за поворотом, я с разочарованием обнаружил, что никто мне не говорит никаких пошлостей. Никто больше не сошел на этой станции. Никто меня не ждал. Спотыкаясь на острых камешках, я решил, что этот воняющий мочой барак и есть вокзал, что подтвердил и бумажный лоскут, который ветер трепал над булыжной мостовой. Я обнаружил дорогу, ведущую в лес. Другой дороги не было. Стало быть, пойду по этой.

Это уже попахивает самооправданием. Как будто человек не вправе распоряжаться собой, коль скоро он находится в командировке. Что касается моего задания, то в нем заложены вполне абсурдные надежды и, следовательно, мне предоставляется полная свобода действий. Я должен войти в этот лес и выйти из него уже с готовой пьесой. И это вполне серьезно. Или как минимум с двумя-тремя сценами. На худой конец с диалогами, содержащими только зародыш будущей пьесы. И уж в самом худшем случае с беспорядочным содержимым какого-нибудь ящика, иными словами — с набросками, эскизами, наметками и игрой воображения. Главное, извлечь из всех этих материалов то веселье, которое служило бы свидетельством отличного знания быта и глубочайшего соответствия обстоятельствам жизни простого люда. Иными словами, то истинное веселье, что получается в результате высокомерного преодоления повседневности.

Надо было бы предоставить это Лоренцу: уровень телевизионных шуточек его ведь не устроит, на сей раз нужна уже академическая премия. И во время награждения он будет сидеть впереди, а я — в последнем ряду, но все-таки я буду присутствовать.

Я поймал себя на том, что хохочу в голос. Мне было бы приятнее, будь у меня повод зажать себе рот. Что люди-то подумают, в конце концов? Идет себе человек и хохочет во все горло. Из психушки удрал, что ли? Я подумал, какое удовольствие может кому-то доставить это сравнение театра с психушкой. Нельзя же одного себя так радовать! А вокруг не было ни души. Ни справа, ни слева, ни позади меня, ни впереди. Дорога, как положено в эпосе, петляя, вела мимо высокоствольного леса, мимо молодого леска, мимо вырубок в сплошных ямах от выкорчеванных пней, и вновь мимо высокоствольного леса, и вновь мимо молодого леска, неприметно то вверх, то вниз, по совсем, казалось бы, ровной местности. Наконец ярко-зеленая трава на обочине возвестила, что за ближайшим поворотом будет дом, женщина, стоящая у ограды, чтобы с любопытством и удивлением глянуть на одинокого бородатого путника с акушерским саквояжем; но это обещание не сбылось, и с каждым поворотом дорога с редкой травой на обочинах обещала все меньше и меньше, покуда наконец ее обещания не обернулись угрозой: черные буквы на белой доске извещали, что вход в запретную лесную зону карается штрафом. По мне — пожалуйста, развешивайте где хотите эти типично немецкие объявления. А с меня хватит и дороги с ее мало-помалу углубляющимися выбоинами, казавшейся мне живым воплощением бездорожья: справа и слева от нее оцепенение сплетшихся ветвями кустов, непроходимые заросли, торчащие страшилища-пни, нетронутый сухой подлесок; там, где было царство тени, пахло прелью и болотом, а там, куда проникали солнечные лучи, зыбился пустой серый песок.

Весь пейзаж представлялся мне таким же нереальным, как и мое задание, даже пение птиц подтверждало это, оно звучало чуждо и фальшиво, словно пели не живые существа, а пластинка на испорченном проигрывателе. И все же я храбро шел вперед, как будто хотел поскорее оставить за спиной то, что так меня угнетало. А вот и признаки надвигающейся цивилизации — два полушлагбаума поперек дороги, я приветствовал их с идиотическим воодушевлением. Наконец хоть какой-то знак, что я не где-нибудь на чужой нелепой планете, а как-никак в центре Европы! Поезда долго не было, я мог, конечно, продолжить свой путь, два небольших обхода — сперва налево, потом направо, и шлагбаум будет позади. Но я стоял и смотрел на пустынную местность, на железнодорожный путь, и мне необходимо было увидеть человека.