Иоахим Новотный - Новость

Но, заметьте, насчет грома это я так — если худой, крайний случай. Обычно до этого не доходит. Обходится, словом. Да-а-а. Домель. Вот так, бывает, прикинешь, подумаешь о прожитых им годах и о тех, что еще впереди, и начинаешь тогда помаленьку кое-что и разуметь. И тут мне, должно быть, отступать некуда, а самое время рассказать вам о том, что я знаю от самого Домеля. Без этого, наверно, просто не обойтись. Но только, чур, никому. Добро? Рассказал о том Домель в слабый свой час, будучи на изрядном взводе. Да о таких вещах трезвонить и не годится. Да-а. Так вот оно всегда и бывает: хочешь околицей, а приходится улицей.

Ну, значит, на самом деле было все так. Отладил Домель в одном городке агрегат и стал домой собираться. Хотел разок пораньше приехать. У кроликов, может, убрать. И то ведь — со всеми служебными делами он в тот день уже управился. Но тут возьми да произойди нечто диковинное: заартачился «рафик» — стоит и не едет. Наверно, когда Домель останавливал машину, то чересчур сильно тормозил. Вполне возможно. Как бы там ни было, но правое переднее колесо заклинило. И хоть вообще-то Домель привык делать все сам, на этот раз он от своего правила отступает: в тормозах и системе управления слабовато разбирается. Тут уж слово за мастерской. Домель идет туда. Обед давно уж позади. На часах полчетвертого. В мастерской никого. Только пожилой угрюмый мастер. Он слушает Домеля, но так, знаете, — вполуха, хотя иногда и кивает головой (ясно, мол, ясно), потом говорит: сегодня ничего уже не получится, мил человек, поздно уже. Не успеем. Машину оставьте, посмотрим. А завтра с утречка приходите снова. Ну, делать нечего. Пригорюнился Домель, вышел за ворота, постоял, вынул из кабины старенький свой портфель, запер машину на ключ и пошел искать автобусную остановку. Отыскал, глядит на расписание и глазам не верит — ждать ему автобуса до пяти часов. Вот и выходит, что у Домеля уйма времени.

Как же он им распоряжается? Хмурый как туча, он отправляется гулять по улицам. Оглядывает витрины, дивится: как они пестрят и всякой всячиной заставлены. Перед одной неожиданно останавливается и начинает изображать стоящий в ней манекен. Прохожие замедляют шаг, улыбаются, и Домель доволен, Домель рад, жмурится, как кот весной на солнышке, стреляет глазом вслед молоденьким девицам, женщинам с детскими колясками, вообще всем женщинам подряд. Но это, положим, вполне естественно. Ведь за баранкой, а Домель, как вы знаете, за ней уже сколько лет, во всех — будь то женщины, или мужчины — волей-неволей видишь только пешеходов. Так что, повторяю, ничего удивительного тут нет. И вы вот хоть и не мужчина, а прекрасно понимаете. Ну а дальше по пословице: чем дальше в лес, тем больше дров. Девушки валом валят, только что закончилась смена, все спешат: одни на своих велосипедах едут, другие пешком — к вокзалу, чтобы на электричку успеть, старшеклассницы оценивающе посматривают вокруг, кто во что одет, матери от магазина к магазину тащат за собой своих любимых чад — словом, людской водоворот, и Домель в нем. Вдруг откуда ни возьмись нечто вроде переходного мостика: дорогу там строители ремонтируют. Домеля увлекает поток, он преодолевает одну ступеньку, другую, все вверх и вверх, поднимает глаза и… видит женские ножки. Мужики у нас в таких случаях говорят: ну все, пиши сгорел парнишка, заведу-ут! Тут, понимаете, сама собой запятая обозначается в этой истории, потому что, честное слово, я даже не представляю, как вам, женщине, объяснить, как какая-нибудь пара женских ножек может подействовать на мужчину. На такого, как Домель. Тридцать пять лет от роду. Жена-дети. Хорошая работа. Всегда разумник такой.

Но куда это подевался его ум да разум? Домель, ступенька за ступенькой, — за женщиной, за ноги взглядом уцепился — не отпускает. Так и потопал за ней, как на поводке: куда она, туда и он. Прошлись улицей, в магазины заглянули, наконец в обратный путь — через мостик к центру, а там — в автобус. Домель поднимается на площадку, блаженно вбирает в себя запах ее волос и забывает проезд оплатить. Остановка. Они выходят и вперед, вперед, до самой окраины, а там уж и рабочий квартал, в одном из домов которого женщина и исчезает. Домель устраивается на груде бетонных плит. Автобус его давно ушел, но он про него и думать забыл и даже не замечает, что надвигается вечер. Он упорно смотрит на дом, считает до двадцати трех, и в этот момент в одном из окон вспыхивает свет. Вы догадались, конечно, — совсем это неважно: у нее ли свет в окне или у кого еще. Домель думает, что у нее. Его уже как лихорадка трясет: в коленях дрожь и голова кружится. Слава богу, что он сидит, не то скрутило бы его здесь и бросило на песок, под деревья, меж сосен и елок. И пришла бы та самая минутка, а вы знаете, что это за минутка и к чему она ведет. И обстоятельства требуют иной постановки вопроса: сколько женщин, думает Домель, сколько красоты, сколько жизни вокруг, и отчего же изо всего этого мира — один-разъединый выбор?