Рудольф Риббентроп: Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

После Арденнской операции мне поручили «освежить» танковый батальон, который я должен был, взамен погибшего командира, принять под свое начало — то есть, переводя с тогдашнего языка, заменить рядовой состав, оружие и материальную часть — на полигоне Фаллингбостель. Батальон понес тяжелые потери. Дивизию передислоцировали в Венгрию, ей предстояло принять участие в наступлении в районе озера Балатон. В результате я находился в подчинении у ведомства, размещавшегося на временных квартирах к востоку от Берлина. От него мне должна была поступить замена людей, вооружения и техники.

Так случилось, что по пути к месту службы вечером 2 февраля 1945 года я на своем «Кюбельвагене» (VW Typ 82) заехал к родителям в Берлин. Здесь меня кое-как устроили на ночлег: здание, примыкавшее к Министерству иностранных дел, где находилась официальная «резиденция рейхсминистра», являлось к тому времени в значительной степени разрушенным. Наутро я было уже собирался отъехать, как сообщили о «крупных соединениях бомбардировщиков на подлете к столице рейха». Временем я ограничен не был, поэтому решил остаться, чтобы составить собственное впечатление о пресловутых «террористических атаках» на гражданское население; на фронте в такой форме, форме ковровых бомбардировок, их едва ли случалось пережить. В тот момент я и не подозревал, что мне предстоит, хотя и в совершенно ином смысле!

Атака пришлась по правительственному кварталу, грохот разрывов в непосредственной близи с очевидностью свидетельствовал об этом. Мой «Фольксваген» был припаркован у здания на Вильгельмштрассе. Как бы мне удалось попасть к своим в Фаллингбостеле, если бы он был уничтожен?! Поезда давно уже не ходили!

По окончании бомбардировки я смог убедиться воочию, что автомобиль каким-то чудом остался неповрежденным. Лишь тогда мой взгляд скользнул вдоль знакомой Вильгельмштрассе в направлении к рейхсканцелярии, стоявшей в нескольких сотнях метров на Вильгельмплатц. Повсюду горело, проезжая часть была усеяна обломками. Появился отец, в форме, в фуражке, и предложил мне пройтись с ним пешком до рейхсканцелярии. Похоже, ему представлялось важным, ввиду пожаров и разрушений, показать людям, постепенно выползающим из подвалов на свет божий, образец невозмутимости.

Не успели сделать и пары шагов, как перед нами возник, также в форме, японский посол генерал Осима, сердечно приветствовавший меня — мы были давно знакомы. С отцом они обменялись формальными заверениями: мы находимся в кризисе, но он, само собой разумеется, будет преодолен. Сюрреалистическая сцена, внезапно переменившаяся: явно помешанная женщина с детской коляской вклинилась между господами, бесцеремонно растолкав их, что оба спокойно снесли. Дружески улыбаясь, как того требует обычай его страны ввиду тяжких катастроф, генерал распрощался.

Мне, как солдату, горящие и разрушенные города после пяти лет войны больше не были чем-то чуждым. Здесь, однако, и я это живо ощущал, наяву тонула в развалинах немецкая история. Еще детьми нам рассказывали, что в здании, перед которым мы с отцом стояли, находилась резиденция рейхспрезидента, в то время престарелого Гинденбурга.

Вильгельмштрассе, где Бисмарк определял немецкую политику, являлась таким же расхожим понятием, как и Даунинг-стрит, дом 10 в Лондоне, набережная д’Орсе в Париже, «Балльхаусплатц» в Вене, Белый дом в Вашингтоне или Кремль в Москве. Здесь творилась политика и, таким образом, «история». В то время я не мог знать, насколько полно история будет вытравлена из сознания немцев в последующие десятилетия, и не только благодаря разрушению исторических памятников.

По дороге отец внезапно спросил меня: «Что ты об этом думаешь? Геббельс предложил фюреру расторгнуть Женевскую конвенцию с тем аргументом, что войска, когда пленные и раненые лишатся защиты Красного Креста, будут и на западе сражаться упорней». Мне показалось, я ослышался. Вне себя, я заклинал отца «предотвратить этот вздор». Войска, несмотря на безнадежное неравенство в силах, всюду отважно сражались; в передовых частях нигде не замечалось признаков распада; было бы преступлением лишить солдат в этих условиях защиты Женевской конвенции. Кроме того, я могу со всей определенностью предсказать, что действие такой меры явится прямо противоположным тому, каким оно видится Геббельсу.