Джером Чарин - Смуглая дама из Белоруссии

Все семь стройбатовцев разом взвыли:

— Харви, мы ничего плохого не хотели! Мы Лишайного больше обижать не будем!

— Есть у Лишайного нормальное имя?

— Малыш, Малыш Чарин, — проныли Вэл и Ньютон и вслед за жалкой кучкой стройбатовцев дунули из парка.

Я остался вдвоем со своим братом Харви, астматиком девяти лет от роду. Они с мамой не ладили. Она определила его в школу для астматических, в аризонской пустыне, в Тусоне. Но это не значит, что смуглая дама была злюка. В сыром Бронксе Харви задыхался. Пустыня спасла ему жизнь.

Он был смуглее, чем я, и длинный, как удав. Мы не виделись год, а то и больше. От Рэткартов он меня спас, но чтобы обнять или поздороваться — фигушки. Соскреб меня с травы и как погонит пинками по всему Клермонтскому парку! Бывало, он меня и похлеще прикладывал, но сейчас тоже было больно.

— Вы спелись против папы, ты и мама.

— Харви, клянусь, я водил папу на работу. Но больше я ему там не нужен. Можешь сам у него спросить.

— Нечего тут спрашивать. Мамы вечно нет дома. Отец питается на меховом рынке, сидит на одних бобах.

— Мама не виновата. Она теперь политик. Помогает Рузвельту удержаться в Белом доме.

— Ври больше. Крупье она, карты сдает. И контролирует часть черного рынка.

— Очень небольшую часть, — вставил я — и очутился прямиком в фонтане.

Я счел за лучшее помалкивать. И снял бейсболку. Харви терпеть не мог «Браунов».

— Балда, — сказал он. — Напяливай обратно. Охота была любоваться на твой лишай.

— Уж лучше лишай, чем эти тухлые «Брауны».

Он как заедет мне по копчику. Я согнулся пополам, чисто старик.

— Я был в Сент-Луисе, нормальный город.

— Ты смотрел игру «Браунов»?

— Зима была. «Брауны» дрыхли.

— Так что ж такого клевого в Сент-Луисе?

— Это Америка, — ответил он.

Я ушам своим не поверил.

— А мы что, нет? У нас есть Конкорс и Чарли Келлер, а в нашем зоопарке больше всех львов.

— Точно, — сказал Харви. — Бронкс — это одна большая клетка со львами.

— Зато львы тоже американские.

Он даже бить меня перестал, так я ему стал противен. И мы пошли домой, я и мой брат — ну чисто бог Бронкса, отмеченный аризонским загаром. Отец был дома. Видимо, Харви позвонил ему в магазин. Увидев брата, он пустился в пляс и расплакался.

— Я скучал по тебе, Харви, очень скучал.

Хотя он никогда о Харви не говорил и ни разу, пока его не было дома, о нем не вспомнил. Может, это из-за смуглой леди? Имела ли мама на отца хоть какое-то влияние? А как же Малыш Лишайный? Именно я вынимал открытки от Харви из почтового ящика, нес их маме или папе, только все равно никому из нас не удавалось разобрать, что в них написано. А Чику мама их не показывала, я точно знаю. Иероглифы Харви обычному прочтению не поддавались. Мама все открытки собирала и хранила в той самой деревянной шкатулке, что и письма из Могилева. Раз-другой я заставал ее поздно вечером, когда она разглядывала их, пытаясь расшифровать каракули Харви. Но стоило ей меня заметить, она тут же прятала их в шкатулку. Эта беседа касалась только их двоих.

Папа повел нас обедать в «Суровые орлы». Рядом с нами сидели сплошь татарские гангстеры, с такими же, как у Харви, монгольскими глазами. Они угостили нас водкой. Брат, похоже, вызвал у них родственные чувства, причем явно не только разрезом и цветом глаз.

— Сынок, — обратились к нему они. — Мы тебя раньше не видели. Откуда ты?

— Я живу в Аризоне, — ответил Харви.

— Может, ты знаешь Блэки Шамберга? Он пять лет как переехал в Финикс.

— Я из Тусона.

— Обидно! — сказали гангстеры. — Блэки бы ты понравился. Ты в его вкусе.

Татары не дали нам заплатить за еду. Позвали нас за свой столик поесть сладкого и попить монгольского чаю. На запястьях у них красовались золотые браслеты, на мизинцах — кольца, на шеях — цепи. Разряжены они были, как попугаи, — в желто-зеленый и бирюзовый.

Харви назвался.

— А, сынишка Фейгеле… Интересно. У тебя волосы на месте, а сынишка Фейгеле вроде как лысый.

— Это мой брат, Малыш Джером.

— Вот этот, в смешной кепке? Так у Фейгеле, выходит, целая команда пацанов. Только скажите ей, чтобы держала ухо востро. Ее стоматолог вот-вот скопытится.

— Какой стоматолог? — не понял Харви.

— А тут один. Дарси Стейплз. И губернатор на него лично зуб точит. Том Дьюи объявляет войну Бронксу.

В 1944-м Дьюи хотел обойти Рузвельта. Он был темной лошадкой республиканцев. Еще на посту окружного прокурора Манхэттена он расправился со всеми тамошними гангстерами, упек их в тюрьму. А теперь переключился на людей Рузвельта в Бронксе. Начальник Флинн называл его не иначе как «малявка с усиками». Но вообще-то Дьюи уже не был малявкой. Ему шел сорок второй год, хотя, сумей он вышибить Рузвельта из Белого дома, он и впрямь стал бы самым молодым нашим президентом.