Збигнев Домино - Пора по домам, ребята

Позднее лето в Подолии раскинулось в полной красе. Сташек что-то приметил в роще. Трот первым спустился в яр и сразу же завизжал, залился истошным лаем. Потом раздался чей-то крик и гогот переполошенного стада гусей.

— Трот! Трот, к ноге! Слышишь? Отпусти!

Пес бушевал в середине плещущегося в воде стада гусей, аж перья летели. На другом берегу по огромному валуну бегала взад-вперед отчаявшаяся пастушка, размахивала прутом и по-украински причитала:

— Іди ти, чорний дідько! Щоб тобі лихо…

Сташек позвал пса, который уже и сам ретировался с бесславно поджатым хвостом под натиском шипящего, как паровоз, и хлопающего крыльями гусака. Гогот начал стихать. Успокоенная пастушка разглядывала исподлобья Сташека. Он тоже рассматривал ее. Видел ее впервые. Догадывался, что девочка живет по другую сторону яра, в стоящей одиноко мазанке, посреди кукурузного поля, окруженной раскидистым, старым садом. Она была его ровесницей. Черные, длинные косы. Смуглое, живое лицо. Белая льняная блузка, цветастая юбочка и босые ноги. Он не знал еще украинского, поэтому не мог сообразить, как с ней заговорить. Вот и сказал просто так, чтобы сказать что-то:

— Он не укусит, — показал на Трота. — Не бойся.

— А я его совсем не боюсь. Только испугалась, что он мне гусей передушит. Ну и всыпала бы мне мама! — сказала девочка по-польски.

— Ты живешь там? — показал Сташек на другую сторону яра.

— Ага. А ты в поселке?

— Ну, да. Как тебя зовут?

— Наталка.

— А меня Сташек. Никогда тебя не встречал.

— Я пригоняю сюда гусей почти каждый день. А я тебя уже видела.

— Где? Когда?

— Как в воскресенье вы все вместе шли в Тлустый. Наверное, в костел. И здесь я тебя тоже видела. Ты ловил рыбу. Только у нас так не ловят. Надо искать рыбу под камнями. Если хочешь, покажу как…

Он, конечно, хотел. С тех пор они часто встречались с Наталкой в яру, у ручья. Вместе бродили по воде, выискивали под камнями рыбу, грызли початки молодой кукурузы и лакомились сладкой красной мякотью огромных, спелых арбузов. Была Наталка, ну и что из того. Точно так же на ее месте мог бы быть и парень. Довольно долго она не интересовала его. Но все же именно эта чернобровая, смуглая и ловкая, небольшого роста украиночка стала как раз той, на которую Сташек посмотрел однажды, как смотрит мужчина на женщину. Они бродили по ручью, гонялись друг за другом, брызгались водой. Наталка упала и быстрое течение ручья задрало ее платьице. Мелькнуло обнаженное тело. Которое обычно скрыто от постороннего глаза. Она вскрикнула то ли от страха, то ли от стыда. А у него пересохло в горле. Он подбежал, чтобы помочь ей встать. И совершенно бессознательно обнял ее так, что его ладони оказались на твердой, упругой как пружина девичьей груди.

— Пусти мене. Ось дурний! — Она вырвалась из его рук, выскочила из воды и начала проворно карабкаться по обрывистому склону яра.

— Наталка! Куда же ты, подожди…

Не подождала. И несколько дней — обидевшись или со стыда — не приходила к ручью. Сташек носил в себе образ ее смуглого тела и думал о том, что должен жениться на Наталке. Много позже он даже сказал ей об этом. Ведь она была так прекрасна в своем вышитом бисером и украшенном разноцветными ленточками украинском костюме. Сидела на камне и грызла семечки.

— Хочешь? — протянула ему половину огромного, как сковорода, подсолнуха с крупными семечками.

— Хочу. А знаешь, что я еще хочу?

— Ну?

— Жениться на тебе!

Она зарделась как маков цвет и громко засмеялась.

— Ось дурний ти, Стась. Боже мій, який ти дурний! Пойдем лучше поглядим, как на вечеринке танцуют.

Она встала и протянула ему руку: маленькую, теплую, руку друга. Он часто вспоминал потом, а впрочем, помнит и поныне чернобровую Наталку, на которой хотел жениться, но которую так и не успел даже поцеловать.

Зато поцеловал Касю. В губы. Как целуют женщину, когда голова идет кругом от поцелуя. Каська была сверстницей Сташека. Маленькая, пухленькая, со вздернутым носиком и вечно смеющимися, слегка прищуренными глазами. Она заплетала каштановые волосы в две короткие косички с бантами на концах. Непоседливая, неистощимая на выдумки, смешливая. Эдакая вертушка и юла. Но Сташеку она нравилась. Даже очень. Они жили на Пойме в одном с ними бараке. Умерла мать. Отец уехал на сплав. Сташек ходил на работу, обедал в столовой, в барак возвращался поздно, усталый падал на нары и сразу же засыпал. Однажды утром он проснулся с ощущением, что проспал на работу. Попробовал встать, но неожиданно у него закружилась голова, его бросило в жар, он почувствовал такую слабость, что снова рухнул на кровать. Не знал, как долго пролежал так, помнит только, что его мучила страшная жажда, но не было сил дотянуться до стоящего в углу ведра с водой. Вдруг он почувствовал, что над ним склонилась Кася. Дала ему воды. Что-то говорила. Привела фельдшера. То плакала, то смеялась. Кормила его каким-то супом, с ложечки, как младенца. А когда после сильного жара, который сжигал его, будто печь, в которой пекут хлеб, его начинал вдруг бить такой озноб, что трудно даже себе представить, Кася — несмотря на то что уже пришла весна — топила печь, кутала его, чем могла, и поила горьким, как полынь, но зато горячим чаем, заваренным на малиновых стеблях. Фельдшер сказал, что у него была внезапная вспышка малярии.