Збигнев Домино - Пора по домам, ребята

— Как будто бы это сегодня было! Все помню: и то, как ты первый раз появился с Настей на зимовке, и наши скитания с этими чертовыми бычками, и однорукого начальника военкомата, который отговаривал нас от фронта, запугивал, а потом выставил за дверь…

— Видимо, браток-поляк, он был прав: как видишь, никуда это от нас не ушло.

— Да, столько километров пройдено. Слава богу, что всему этому пришел конец! И самое главное, Ваня, что мы живы!

— Да. Жить-то живем, дружище, только скажи, а какой мне прок от такой жизни. — Ваня рванул с себя одеяло. — Посмотри!

Бывают в жизни такие ситуации, когда каждое, даже самое доброжелательное, самое теплое слово надрывает душу и вместо утешения может причинить боль. Поэтому Сташек молчал, уставившись на забинтованные культяшки друга. Молчал и смотревший на него Ваня. Молчала вся палата. В наступившей тишине слышны были лишь стон Яцыны, который приходил в себя после наркоза, да равномерное тиканье больших настенных часов. Сташек нагнулся, поднял упавшее с койки одеяло, чтобы накрыть друга. И только теперь встретились их взгляды, встретились протянутые руки. Они снова бросились друг другу в объятия…

— …тебя всегда тянуло к лошадям, а меня к технике. Можешь представить мою радость, когда меня наконец не только взяли в армию, но и определили в танкисты, — рассказывал Ваня. — Обучали нас недолго и отправили на фронт пополнить сильно поредевший в боях полк. В батальоне, куда я попал, осталось немногим больше десятка машин. Я мечтал быть водителем, а пришлось стать заряжающим. То есть последним чернорабочим в экипаже. Воевал на Т-34. Машина — это машина: скорость, маневренность, огневая мощь! На пехоту мы поглядывали свысока. Жалко было смотреть, как она тащится по дорогам, ползает на брюхе по полям, то и дело зарываясь в землю. Любой пулемет безжалостно косил «царицу полей», не позволял ей даже поднять головы. А когда пехотный десант на броне наших танков шел в атаку — стоило немцам открыть огонь, как все падали на землю. Т-34 — это, браток, машина! Одни расхваливают авиацию, другие твердят, что артиллерия — это «бог войны», а пехота — «царица полей». Может быть, и так. Но скажу тебе, браток, без танков мы бы сейчас не здесь, а черт знает где еще были бы. Как только наши танки вырывались вперед, немцам туго приходилось. Всю твою Польшу я исколесил в танке, начиная с Сандомирского плацдарма. Красивая страна, и люди хорошие, но все искалечено войной, не меньше, чем я. Где бы я ни встречал польских солдат, я всегда расспрашивал о тебе. И наконец-то сегодня мне повезло. Этот проклятый Поморский вал мы тоже вместе с поляками прогрызали. Они шли правее нас, со стороны моря. И ты, по-видимому, был где-то там. Значит, знаешь, что это был за ад. Мы дрались там начиная с января. Атаковали почти беспрерывно. Немцы стянули все, что у них было: «фердинанды», отряды «фаустников». Для танков местность была трудной. Сколько там сгорело машин, погибло экипажей! Только в нашем сменилось за это время пятеро ребят: одного ранили, другой ушел от нас навсегда… А танк наспех залатывали, заправляли горючим, загружали боеприпасы, пополняли экипаж — и снова вперед. С этим Поморским валом мы провозились до первых чисел марта. И вот тогда-то действительно началось! Тогда только наши танки показали, на что они способны, когда двинулись на врага лавиной. Ты сидел когда-нибудь в танке? Тесно, повернуться негде, каждый сантиметр использован. Грохот, вонь от выхлопных газов — и ничего, только натыкаешься везде на металл. Танк стреляет и по нему стреляют. Броня — броней, но и против нее есть снаряды.

Раннее утро. В низинах еще лежит туман. Ракета. Сигнал к бою. Едва успеваю загрузить боеприпасы. Т-34 устремляется вперед. Десант уже давно спрыгнул. Перепахиваем немецкие окопы, подавляем огневые точки. И тут из-за какой-то хаты начинают лупить по нас «фердинанды». Слышу в шлемофоне: «Бронебойным заряжай!» Потом снова. И снова! Вдруг яркая вспышка, грохот, резкая боль. В глазах потемнело, в горле пересохло. Механик мертв. Раненый радист стонет. Танк стоит. Броня на правом борту разворочена. Чувствую — горим. А тут по нас опять — бабах! Видимо, «фердинанд» серьезно взялся за нас и решил, сукин сын, добить. Командир, старшина Вася Климов, кричит:«Уходим, ребята!» Склоняюсь над радистом — он без сознания. Хочу помочь ему, вытащить наверх, но ноги не слушаются — подгибаются, как у тряпичной куклы. Чуть было сам не потерял сознание. Огонь и дым заполнили весь танк. Хватаюсь руками за выступы, подтягиваюсь к люку и переваливаюсь через борт. Убей, больше ничего не помню. Очнулся в полевом госпитале. Чувствую себя ничего. Хотел было подняться, встать. Не получается. До сегодняшнего дня жалею, что у меня не было под рукой пистолета…