Алан Черчесов - Венок на могилу ветра

…Вспоминалось как-то само. Он не пускал мысли, но подсознательно, как зрачками, шарил памятью по последним годам, собирая в горсть то, что теперь уж следовало бы отбросить. Но вспоминалось само, хоть и трудно, упрямо…

Он вспомнил, как ее нашли в подлеске, изуродованную когтями и с перебитым позвоночником, без лица. Она была мягкая и тяжелая, как мука, а потом отвердела и стала холодной. И была без лица. Без сына. Без него и без себя. Он не хотел вспоминать…

Он глядел на ягненка, принесенного в жертву, тот мирно щипал траву, и было тихо. Когда придет время, он почует, и почует человек, но пока что и тот и другой были спокойны. Человек говорил себе: да, я спокоен. Я сделаю все, как надо, я принесу ей его кровь. Она не сможет меня упрекнуть. Женщина не должна упрекать, а она настоящая женщина.

Он улыбнулся. Он не стеснялся своих мыслей. Им хорошо было вдвоем. Иногда даже ему казалось, что женщина — самое главное в жизни. Он ей этого не говорил. Ему нравилось ее тело, а по ночам он любил смотреть ей в глаза. Он видел их. Они бродили по тьме, как две маленькие жизни. Они редко разговаривали по ночам. Она была похожа на глоток, большой глоток, глянешь — как окатило… Или нет. Похожа на свои пальцы. Тонкие и неугомонные, вот и молчать всласть. Пальцы говорят. А губ своих стыдится. Тронет ими — будто украла, и тут же голову в сторону отдернет… Смешная. Да и много ли ей надо (он тихонько засмеялся), тронет — и голову спрячет. Или вот еще волосы. В руках держишь — как снег сухой, хоть такого не бывает… Не бывает, только у нее есть.

Отовсюду кругом к нему сбегалась мгла. Заблеял ягненок, но человек по-прежнему негромко, порой даже вслух, играл своей памятью и покачивал головой. Ему было хорошо, хоть он и чувствовал где-то в глубине, под самым горлом, дробно пульсирующую жилку, будто что-то забыл или потерял. Даль смешалась с близостью, наливая ее густым цветом, но его это, похоже, не тревожило. Он сидел на корточках, удобно упершись в колени, и сочно бормотал в ночи легкие слова. Ягненок заблеял опять. Человек привычно потянулся книзу, оторвал ком дерна, приподнял руку, немного выждал, занятый своим, и в рассеянности выронил ком на землю. Он будто ослеп, глаза округлились и сделались крепкими, как два ногтя. Ягненок уже почувствовал и блеял что есть мочи, потом, испугавшись пуще прежнего, прижался к твердому дереву и задрожал всем, что было в его теле. Человек не слышал. Он хитро улыбался, причмокивая губами, смолкал и ощупью продирался сквозь упрямые мысли. В голове снова стало тяжело, но сейчас это не слишком ему досаждало.

Он думал о том, как однажды повел жену к холму за мостом и, затерявшись в высокой траве от чужих глаз, нарвал полную ладонь маленьких голубых незабудок. Еще было много солнца, а, она смотрела ему в лицо и вся побледнела. Он подошел к ней, взял за плечи и притянул к себе. В тот же миг на них рухнул ливень. Они любились под дождем, а кругом громыхало и плескались молнии…

А еще был случай, когда он лежал на выгоне и его укусила змея. Он щелкнул кнутом и перехватил ее пополам, и ему почудилось сперва со страху, что это гадюка, и он весь затрясся, ходуном заходил. Вот смеху! А потом он пришел домой, рассказал и показал рану, а она разревелась и долго еще после не решалась коснуться его руки…

Как-то раз тоже было. Чурек пекла, а он в тесто монетку бросил, на интерес: кому выпадет. Чего гадал — к ней монетка пришла, потому что счастливая… Радовалась, как воробей, честное слово!

А корыто зимой расколола — злилась, как черт, губы надула и зрачками на него засверкала. Все потому, что он рассмеялся. Не любит неловкой выглядеть. Подвижная, прыткая такая…

Или вот солнце в ладошку ловит, будто ребенок малый. То же с огнем вытворяет. Подставит ладонь против глаз и смотрит, как ее насквозь высвечивает.

А порой задумается и, словно конь какой, даже ухом поведет… Уж что там слышит или чует — куда ему понять! Да и то — лишь бы ей в охотку было. Мне-то что… Женщина! И по-пригожей других. Иногда, правда, как из бросового ручья напилась, глаза потускнеют, и лицо белое, изменится, одичает, вроде бы и не сама по себе. Но то — пустая ходила когда… Не теперь.

А родила легко, как посмеялась. Играючи прямо родила! Сами женщины удивлялись… Чего ж, говорю, столько в себе таскала, если дело для тебя пригодней, чем миску масла сбить! Покраснеет, хоть и наедине мы, видно, и вправду стыдно, что ждать заставила лет — целый ворох. Да ведь всякое бывает…

Весна вон в самой поре. Весну она любит. Весной, говорит, жизнь тебя как за двоих соком поит. И запахами закидает, так что каждую каплю помнишь. И то верно. Вот только…