Алан Черчесов - Венок на могилу ветра

Что бы это, по-твоему, значило? Я пожимаю плечами и по-дружески так отвечаю: Это совесть в тебе говорит. Коли и впрямь ты меня пристрелил, кур тебе предстоит перещупать немало: нелегко это — пересчитать мою жизнь на несушечью кровь. Хоть сочувствую я тебе, Даурбек, да помочь ничем не могу. Вроде ясно все. Я собираюсь уйти. Ты умоляешь меня задержаться, признаешься вдруг: Она тебя любит. И слезы сейчас не по мне она льет. — Неприятен мне твой разговор, говорю. Ну при чем тут дочка твоя? Мне даже имя ее незнакомо… — Не губи ты ее. Заклинаю. Ей теперь тяжелее всего. Отец — тот убийца. Жених — вовсе призрак. Жизнь — мука одна. Погляди на нее. Неужто не жалко?.. Смотри, отомстит. То онаведь меня отравила… Тут я чувствую на плечах шевеленье — две девичьи руки. Она крепко меня обнимает, пытается удержать слезами и ласками, а мне долго не удается из-под них ускользнуть, как будто в ее объятиях я вновь обрастаю костями и плотью, и сразу вслед за тем во мне огнем вдруг вспыхивает ярость. Я грубо толкаю ее от себя, а потом в сердцах одним махом опрокидываю доски, на которых стылым крюком покоится твое привставшее тело, потому что я знаю: в кошмаре этом твоя лишь вина. Тело падает на пол, ударившись оземь, кажется, не столько окоченелостью, сколько в этот же миг наступившим молчанием, и тогда я в ужасе просыпаюсь… Такой вот жуткий сон.

Ты прости меня. Наверно, не стоило и говорить. Глупость какая-то… Только рассказать у меня была своя выгода. Может, думаю, после того, как узнает, он больше в мой сон не придет… Ну там, к примеру, всхрапнет, с боку на бок перевернется и душу свою ко мне уж резвиться не пустит… Ты уж, правда, прости. Теперь понимаю: напрасно я это затеял. Вон какое лицо у тебя… Я, пожалуй, пойду».

Он поднимается в оглушительной тишине. Ссутулившись, неслышно выходит из комнаты, оставляя хозяина наедине с его мыслями. «Какая чушь, — произносит тот минуту спустя. Губы пересохли, а голос заметно осип. Наверно, от выпивки. Зря не велел подогреть араку. — Большей глупости отродясь не слыхал. Надо б его не пускать никогда на порог, чтоб не пачкал его разной пакостью».

Уснуть он долго не может. Жена его, омыв ему ноги, пристраивается на краешке нар и быстро, по-старушечьи, засыпает. От нее и впрямь исходит какой-то робкий запах, будто что-то протухло в бескрылом дыхании. А может, ему только кажется. Во сне он скользит по стене грязной ямы, несколько раз просыпается и идет во двор размять ноги. Утро начинается с больной головы и усталости, которую он несет, как килу, за порог, чтобы согреть под лучами свежего утра, но вдруг слышит крик. Обернувшись, он видит, как дочь его — не красавица, но совсем не дурнушка — идет от забора к хадзару и держит на вытянутых руках издохшую курицу. Голова птицы непристойно кивает треугольной тенью на платье. Даурбек замечает, как лицо дочери брезгливо морщится, однако страха в нем нет. «Уж не подстроено ль все?» — мелькает угрюмая мысль. Он долго не сможет теперь ее от себя отогнать.

Проходит неделя-другая. Даурбек успел сильно осунуться и похудеть. Его задумчивость вызывает в семье беспокойство. Внезапно он принимает решение перекопать отстойную яму у себя на заднем дворе. Прежняя яма засыпается обильно, с верхом, так что сотни червей не могут нарадоваться жирному кушу и испещряют ее вдоль и поперек подвижными розовыми прожилками. Весь день у Даурбека отменное настроение. Но уже к утру он вновь погружен в печаль. Причина ее никому не ясна. С женою он сделался как-то неряшлив и груб. При виде ее он часто досадует и отворачивается. Когда она утирает в углу хадза-ра слезу, он, похоже, испытывает искренний стыд, но это ровным счетом ничего не меняет. Дочь тоже страдает — но уже от его подозрительности. Ей и невдомек, что у него за тревога. Три пятницы кряду они находят у себя во дворе мертвых птиц: подбитого воробья, огромную черную сойку и раздавленного цыпленка. По лицу Даурбека трудно что-то понять, но его домашних не покидает чувство, что его причастность к этим странным событиям значительно превосходит их собственную. Только как все это проверить?

В понедельник он идет на охоту. В лесу все как прежде, только ему отчего-то мерещится тень. Она следит за ним, бесшумно продираясь сквозь заросли, а когда он в нее внезапно, в подкидку, стреляет, тень растворяется в облаке дыма. Он спешит за можжевеловый куст, где она мелькнула мгновение назад, и находит на палой листве несколько круглых капелек крови, однако проследить того, кто был ранен, ему не под силу: следы теряются через пару десятков шагов, как раз над обрывом, откуда под ним обнажает спину река. Впечатление такое, будто тень сорвалась с обрыва в пучину. Или, напротив, вознеслась с него крыльями на небо.