Алан Черчесов - Венок на могилу ветра

Однако спустя сотню-другую шагов старику стало совестно: бедность не знает брезгливости, зато не прощает лени. Еще через сотню шагов, на узком перешейке у самого перевала, валялся второй чувяк, так что совесть смогла взять свое. Спешившись, старик отряхнул его от воды, проверил подошву, сбил грязь о днище арбы, погладил по мягкой разношенной коже и, удовлетворенный, приказал лошади ждать, сам отправился по дороге назад. Находка была не Бог весть какая, но сердце все-таки радовала. Пара лишних чувяков никогда не бывает лишней, думал старик про себя, возвращаясь обратно. Добыча висела у него на шнурке, притороченном к поясу. Дождь усилился и подчинил себе ветер. Идти в гору было гораздо труднее, чем по горе спускаться. Над вершиной сизым паром собирался туман. Арбы и повозки там не было…

Старик остановился, огляделся вокруг, открыл беспомощно рот, оступился, едва не упал, побежал, задыхаясь, вперед, но глаза уже застили слезы, а сердце тревожно стучало в груди, торопя приговор. Свежая, отчетливая колея быстро полнилась глубоким дождем, мерно дробилась каплями и уносила с собой его жизнь. Старика душил стыд. Потом пришла ярость, и он извергнул ее из себя раненым воплем. Эхо ответило сразу и гадко. Когда оно отгудело, ущелье осталось пустым. От такой пустоты старик словно оглох. Подойдя к краю бездны, он посмотрел вниз на скользкие скалы, сорвал с пояска пару дохлых чувяк, бросил их на обочину, скинул шапку и бурку, отцепил свой кинжал, снял черкеску, стянул сапоги и, оставшись только в штанах с обнявшим срам башлыком, сложил все стопкой, поглядел на нее расплывчатым взглядом, осторожно перекрестился, промолвил несколько слов, но, не услышав их смысл, быстро вздохнул и, босой, шагнул в пустоту, заполняя ее до краев своей голой и громкой душою. Предсмертный миг отозвался в нем грустью полета, тело разбилось о выступ горы, разлетелось по небу болью, смерть срезала лезвием тонкую нить, и, подхваченный звоном разбитого вдребезги мира, он вошел в неизвестную глубь бытия. Там, казалось, царили покой и терпение. Вечность открыла глаза и развела ему навстречу хрупкими руками: ничего не поделаешь!..

XI

В сущности, Цоцко арба была не очень-то и нужна. Так же, впрочем, как и полудохлая кляча. Но не забрать их у старика он тоже не мог: уж больно хороша была задумка. Он просто проверил ее на деле, только и всего. Так часто случалось: видишь какого-нибудь чудака, наблюдаешь за ним из укрытия, подмечаешь каждую мелочь, сочиняешь из них его главный изъян, а потом, если и впрямь приходит охота, если время позволит и если не лень, устраиваешь себе потеху.

Изъянов у людей было много. Прямо на удивление. Во-первых, чуть ли не все поголовно были трусливы. Трусость, конечно, бывала различна, но в каждом сидел свой собственный, тайный, подчас убийственный страх. Стоило лишь его угадать и нащупать — и человек становился твоим. Целиком, как крот в мышеловке. Крот — подходящее слово, потому что люди были, как правило, слепы. Нет, в самом деле. Любой кабан в лесу, любой осел, запряженный в телегу, любая белка на суку, любая лань недели от роду были осмотрительнее и умнее. Они умели чувствовать опасность. Подстерегавшая угроза щекотала им ноздри, заставляя нервничать и искать спасение там, где чутье подскажет покой. Люди же видели только себя, ну а слышали и того меньше — лишь то, казалось, что не мешало им видеть себя в лучшем свете. Выходит, были еще туги на ухо. Как, впрочем, еще и завистливы, льстивы, скрытны, болтливы, заносчивы, алчны, злорадны, надменны, хвастливы, бесстыдны, подлы и двуличны. Большинство из них не стоило и ломаного гроша. Цена других была самую малость повыше. И лишь очень немногие умели воистину постоять за себя. Обманутый старик к ним относился едва ли.

Конечно, сцена была хоть куда, когда перед арбой на дорогу выбежал волк. Правда, в последний миг чертова псина сбежала. Удрала обратно в лес и все откровенно испортила. Видать, среди волков тоже встречаются шавки, так что посмотреть на то, как грызет глотки голод, сегодня не удалось. Но все равно получилось занятно. Стоило чуть пораскинуть мозгами — и решение пришло само собой. Особенно радовало то, что старик ни в чем не ошибся и отыграл свою роль так, как оно за него и было задумано. Ну и, конечно, не меньше удовольствия доставили приятные пустячки — отрада для разума, — вроде того, что один грязный и мокрый чувяк не стоил ничего, а уже два грязных и мокрых чувяка так подскочили в цене, что легко обменялись на кобылу, арбу, подпругу, ружье, холстину и в придачу — завернутого в нее дрожащего щенка… Если учесть еще, что чувяки принадлежали не Цоцко даже, а его племяннику Казгери — получалось и вовсе здорово, складно. Туган будет доволен. Да и Казгери посопит, посопит — и не выдержит, рассмеется. Уж он-то точно порадуется от души. Способный малый. Хваткий. За ним сейчас уже нужен глаз да глаз, не то проведет тебя вокруг пальца да еще заставит тот палец лизать. Лучше быть с ним построже. С таким, как он, дать подзатыльник сейчас значит избежать подножки завтра… Пусть лучше боится. А еще лучше — боится по-настоящему. Как боялись мы своего отца.