Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

— Давайте.

Он спросил, как это она решилась написать ему.

— Сама не знаю. Была в школе. Явилась пани Иоанна и стала качать головой: как я плохо выгляжу да почему грущу. Вот и пришло в голову черкнуть вам записку, условиться о встрече. Так я и сделала, а записку передала пани Иоанне. Вот и все.

Попутно она призналась (это относилось уже ко временам более отдаленным), что замечание его тогда на вокзале насчет надписей на стенах показалось ей неумным.

— Да, страшно меня разозлило это ваше «некультурно»! — засмеялась она при этом воспоминании. — Ну ладно, думаю, сделаю что-нибудь такое, что заставит его переменить мнение.

— Мнения не переменил, — развеселился Уриашевич, — но очень обрадовался!

— Вот упрямец какой!

— А вы разве не из упрямства вздумали написать мне сегодня? — посмотрел он на нее невинными глазами. — Просто дурная привычка, не больше!

— Хорошо вам смеяться, — сказала она, становясь вдруг серьезной. И выглянула в окно на улицу. Надвигались сумерки. — Гулять уже поздно! — огорчилась Степчинская. — А у меня было намерение отправиться с вами за город на прощанье, вы говорили как-то, что любите уединение. Но сейчас уже темно.

Вдруг его осенила мысль, которая в первый момент ему самому показалась нереальной. Но, когда стал он ее развивать перед ней, ощущение невозможности пропало.

— Завтра я по делу на целый день еду за город. На грузовике, с кузеном своим Хазой. Вернусь с таким расчетом, чтобы на поезд не опоздать, который отходит около одиннадцати. Подумайте-ка: у нас есть возможность провести вместе целый день!

Она склонилась над столом и, подумав, сказала:

— Идет! Во сколько выезжаем?

— Часов в восемь.

— Отлично! Но пора в таком случае идти. Надо еще поесть и пораньше лечь спать.

Но лечь пораньше им не удалось. Они засиделись в ресторане, потом под руку бродили по улицам, прижавшись друг к другу, изредка останавливаясь и заглядывая друг другу в глаза. Наконец Степчинская почувствовала усталость.

— Пора расставаться. Еще только до дому меня проводите.

В подворотне Уриашевич начал целовать ей руку.

— Идите! — сказала она тихо. — Теперь уже правда пора.

Он готов был подчиниться и протянул руку к звонку. Но Степчинская удержала его за рукав.

— Нет, нет! Я не здесь живу, а в соседнем доме. Но наш дворник всегда подглядывает за мной, — объяснила она.

Анджей заключил ее в объятия. Ранка, невольно нанесенная вырвавшимися у нее словами, вмиг затянулась. У нее из рук выскользнула сумочка и упала. Он нагнулся поднять. Беря у него сумку, Степчинская побледнела. Судорожно дыша, приоткрыла она рот. И, словно не в силах была держаться на ногах, прислонилась к стене.

— Видишь, что ты наделал! — прошептала она, одной рукой прижимая к груди сумку, а другой заслоняясь от него. — Уходи, уходи!

Был чудесный весенний день, когда Уриашевич направился к разрушенному кирпичному заводу, оставив Хазу со Степчинской на шоссе. Он обогнул живую изгородь, пересек двор и перед домом в саду наткнулся на Кензеля: тот прислушивался, замерев от ужаса. Нервы у него были не в лучшем состоянии, чем в прошлый раз, когда он прощался с Уриашевичем.

— Это ты остановился на шоссе? — через плечо показал он на грузовик, на котором они приехали.

— Да.

— Из Варшавы?

— Да.

— Один?

— С товарищем. Не волнуйтесь, это все согласовано с Рокицинским.

Кензель не дал ему договорить.

— Только поскорей, поскорей! — и подтолкнул Уриашевича к полуразвалившемуся дому. — Надо с этим покончить.

На другой же день после посещения Уриашевича Кензель извлек из-под кирпичных обломков футляр с картиной. На случай приезда Анджея все было приготовлено и предусмотрено. По стремянке Кензель спустился в пустующий подвал — им не пользовались с тех пор, как в первую зиму после освобождения сожгли лестницу на дрова. Картина поставлена была на попа возле стремянки. Оставалось только подсунуть под нее руки и, медленно выпрямляясь, подымать ее кверху. Когда картина наполовину высунулась из подвального отверстия, Анджею пришлось принять всю тяжесть на себя, так как Кензель совсем уже обессилел. Но вот картина наконец в сенях. Немного погодя над полом показалось лицо Кензеля — багровое от натуги, с выпученными глазами. Синие губы зашевелились; прошептав что-то, он, цепляясь руками за перекладины, сполз обратно вниз. Анджей обнаружил его в подвале сидящим на земляном полу возле стены.