Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

— Об этом не может быть и речи.

— Тогда не распускайся, — повторил Хаза свой совет. Но внезапно рассмеялся и прищурил один глаз. — Кажется, у меня средство есть для твоих нервишек. Держи! — и достал из кармана письмо в помятом конверте. — Пани Иоанна просила передать. Посмотри-ка, что там в середке.

Уриашевич протянул руку за письмом.

— А где ты ее видел?

— Как это где? Видел, и все! — пожал плечами Хаза, но тут же объяснил: — Случайно столкнулся, понятно? А что в письмишке, сразу догадался, хотя и не расспрашивал из деликатности.

Уриашевич разорвал конверт.

«Сегодня я кончаю в три, — прочел он, — и хотела бы перед вами извиниться. Галина С.»

— Ну как? Порядок? — загоготал Хаза, когда Уриашевич спрятал письмо в карман. — Ничего, приободришься перед отъездом, и поправится настроение. На мой непросвещенный взгляд, нет ничего лучше для поднятия духа, чем женщина.

Она стояла около школы с высоко поднятой головой, засунув руки в карманы пальто и безучастно глядя вдаль. А завидев Уриашевича, отвернулась.

— Простите, я, кажется, немного опоздал, — сказал он.

— Ничего. Пойдемте отсюда!

Он взглянул на нее удивленно. Получив письмо и уразумев, от кого оно, Анджей почувствовал, как смутная, робкая надежда шевельнулась в сердце, отягощенная разными обстоятельствами. Все помыслы его уже сосредоточились на Оликсне. А весточка от Степчинской отвлекала, ослабляла волю. Но радостное чувство все разрасталось, и, когда он увидел издали Степчинскую, его охватило глубокое волнение. Холодный прием сбил его с толку.

— Кажется, вы все еще сердитесь, — заметил он с упреком.

— Какое это имеет значение, — передернула она плечами. — Пойдемте отсюда.

Он сделал над собой усилие и, не подав виду, что огорчен, спросил:

— В наш ресторан?

— Нет.

— А куда же?

— Никуда! Во всех таких местах сейчас душно. Пошли гулять.

— В Лазенки! — воскликнул он.

— Нет! — отрезала она со злостью. — Не в Лазенки.

И повернула в противоположную сторону. Анджей молча последовал за ней, разговаривать не было никакого желания.

— Значит, уезжаете? — первая нарушила она затянувшееся молчание.

— Да, завтра.

— Это обязательно?

— На день я бы мог отложить отъезд.

— Зачем? Днем больше, днем меньше, какое это имеет значение. Я спрашиваю вообще: обязательно вам уезжать?

— Почему вы спрашиваете?

Он попытался заглянуть ей в глаза, широко открытые, надменно-безразлично устремленные в пространство. Но без всякого успеха.

— Почему вы спрашиваете об этом? — повторил он.

— Просто так.

На ней была та же, что и на вокзале, оранжевая шапочка, то же пальто, и так же оттягивала она руками карманы. Только сейчас насвистывала что-то. И шла с независимым видом впереди. Уриашевич то и дело толкал прохожих. Взгляд его, устремленный на Степчинскую, становился все нежнее. Ему очень хотелось, чтобы у нее переменилось настроение.

— Когда я вас увидел на вокзале, — не терпелось ему с ней объясниться, — меня поразило, как это можно в жизни быть совсем другим человеком, чем на сцене. Но я об этом не думал больше. И в памяти у меня осталась та наша встреча и короткий разговор. В деревне я вас представлял вот такой же, как сейчас. А тот фальшивый сценический образ, на вечере, совсем выветрился из головы. Так что обижаться на меня, правда же, не стоило!

Она промолчала.

— Не можете никак забыть нелепую эту истерию? — выждав немного, спросил он.

Она сделала презрительную гримаску и лишь потом удостоила его ответом.

— Эта история потеряла сейчас для меня всякое значение! — заявила она свысока.

Зачем же было тогда писать ему? Уславливаться о встрече? Ему стало обидно. И он дал себе слово ни за что не заговаривать с ней первым. Однако не сдержал его. Степчинская, схватив его за локоть, заставила остановиться перед пустой витриной.

— Что случилось? — спросил он.

Но едва задал вопрос, как в глубине витрины увидел зеркало, а в нем — их отражение. Степчинская придвинулась к нему поближе. С тем же угрюмым выражением, только перестав свистеть, смотрела она, не отрываясь, как выглядят они рядом. Прежде чем он понял, чего она хочет, Степчинская опомнилась.

— Пошли, — сказала она и внезапно, как перед тем остановилась, двинулась вперед. — Все равно никуда не денешься.

На углу она снова взяла его за локоть, увлекая в боковую улицу.

— Давайте выйдем из города. По улице Снядецких, мимо поселка Сташица и — в поле! Здесь дышать нечем. — И, понизив голос, прибавила: — И потом вы ведь не любите города.