Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

— Но такие цены в Лондоне!

— Да, но покупатели-то — американцы, которые, nota bene [13] Заметьте (лат.) . много никогда не платят. А цены диктуют они, поскольку, кроме них, ни у кого денег нет.

Он стал скрупулезно подсчитывать.

— Допустим, дадут тысяч десять. Двадцать пять процентов антиквару, столько же — мне.

Уриашевич расстроился, услышав названную сумму.

— Пять тысяч? — упавшим голосом спросил он.

— За вычетом тысячи, которая причитается моему коллеге за услугу, если удастся переправить. В конце концов не обязан же он оказывать любезность постороннему человеку, ведь это хлопоты немалые да и риск. И наконец вот еще что. Продавать картину буду я через своего антиквара, а вы получите деньги на руки, наличными.

— То есть как это?

— А вот так.

— Что за идея?!

— За границей картина поступает в мое распоряжение.

— А законный владелец…

Несговорчивость Анджея не на шутку разозлила иностранца, и он решил пресечь этот спор:

— Вам известно, что я дипломат, человек с положением, которому можно довериться, а вы кто такой? Меня в любой момент каждый найдет, а вам взбредет в голову исчезнуть, и ищи ветра в поле: негра легче в джунглях поймать, чем кого-нибудь в вашей польской колонии. Я люблю вести дела с поляками, с людьми интеллигентными, вроде вас, но должен при этом и осторожность соблюдать.

Уриашевич пришел в бешенство.

— По-моему, осторожным следует быть мне, а не вам! — с возмущением воскликнул он. — Обойдусь как-нибудь без вашей помощи!

— Сомневаюсь. У меня опыт есть в этих делах, а вы новичок. Вот увидите, все равно ко мне обратитесь.

— Нет!

— Платить любому посреднику придется. Вопрос об издержках мы можем с вами еще раз обсудить.

— Это совершенно излишне.

— Навязываться не стану, — пожал плечами иностранец. — Одной сделкой меньше, одной больше — какое это имеет значение! Я и так неплохо зарабатываю на этой вашей всенародной распродаже.

Показались первые дома Саской Кемпы. Вдали виднелся мост Понятовского.

— Куда вас подвезти?

— Я выйду здесь.

— Как вам угодно.

На этот раз иностранцу не пришлось проверять, хорошо ли закрыта дверца. Уриашевич захлопнул ее с треском. Оставшись один на шоссе, он некоторое время неподвижным, злым взглядом провожал удалявшуюся машину. Потом, подавленный всем случившимся, опустил глаза. И тут под ногами увидел пачку заграничных сигарет: они выпали из машины, когда он вылезал. В ярости стал он их топтать, пока они не превратились в крошево. Не лучше обошелся он и с лежавшим в кармане письмом Хазы. Прежде чем отдал себе отчет в том, что делает, ветер уже нес клочки к серевшей внизу Висле, и они исчезли в ее могучих, неторопливо катившихся волнах, столь характерных для польского пейзажа, чью щемящую красоту изволил похвалить иностранец.

Но ни растоптанные сигареты, ни разорванное письмо не меняли дела. Уриашевич зашагал по шоссе. Возле моста остановил он шедшее в город свободное такси. На вопрос водителя, куда ехать, он ответил одеревеневшими губами:

— На почту.

Там, стиснув зубы, попросил он в окошке бланк для телеграммы и написал:

«Согласен работать Оликсне тчк Сообщи наличие вакантной должности Анджей Уриашевич».

На следующий день в полдень пришел ответ:

«Ждем распростертыми объятиями Биркут».

«Ждем? Он — это понятно, а кто еще?» — ломал голову Уриашевич над загадочным множественным числом в телеграмме.

Догадавшись, он покраснел до корней волос, но менять решение было поздно.

— Биркут порт имеет в виду, — прошептал он.

— Решительно не советую забирать сейчас «Пир» с собой. Махни туда налегке, оглядись хорошенько, где бы пристроить картину до побега, потом дай мне знать, и я тебе ее доставлю. Откуда тебе известно, где первое время придется ночевать? Может, у Биркута! Как же ты заявишься к нему с этакой трубой с пушечный ствол величиною! Да он сразу заподозрит что-нибудь неладное.

Получив телеграмму из Оликсны, Уриашевич отправился в гараж, где и застал Хазу. Накануне же весь вечер напрасно прождал его дома. И вот Хаза разливался перед ним соловьем:

— Подыщешь в Оликсне жилье подходящее, устроишься; допустим, неделя на это уйдет, самое большое — две. Потом телеграммку мне отобьешь, текст мы заранее сочиним, липовый, конечно. Я тебе таким же макаром отвечу, чтобы ты знал, когда ждать меня. А пока заховай картину у теток, как ты и хотел. Только внуши им, пусть мне по первому же требованию отдадут. А в Варшаву ее хоть завтра можно перевезти. Я как раз свободен. Только и делов. Ну, как?