Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

— Вот и все! — объявила Тося, прикрыв матери ноги и подсовывая под спину подушки. — Милости просим.

Анджей слез с подоконника и направился к бабушке.

— Только притвори, пожалуйста, окно, — остановила его Ванда. — Оттуда пыль одна летит да сор.

Он придвинул стул к бабкиной постели. Она губами коснулась его лба, а он, поцеловав ей руку, не отпускал ее, держал, по своему обыкновению, в ладонях и думал, как тосковал по бабушке за границей и как они мало виделись после возвращения. А теперь опять разлука. Анджей молчал. Она тоже не произнесла ни слова. Ему казалось, она молчит, измученная неприятной процедурой, а она ждала, когда уйдут дочери. Старшая — в город, младшая — в лавочку поблизости.

— Посиди с мамой, — сказала Тося. — Я выйду на минутку.

Они остались вдвоем.

— Знаешь, они отобрали у меня подарок Иоанны, — шепотом пожаловалась старушка.

— Ей хочется зайти к тебе, — передал он вместо ответа просьбу младшей дочери. — Можно ее привести? Когда ты одна будешь дома.

Глаза в красных прожилках в упор уставились на него. Губы у нее дрожали, дыхание с хрипом вырывалось из груди. Внутренне давно к этому готовая, она не сразу нашлась, что ответить. И, лишь заслышав во дворе Тосины шаги, торопливо заговорила:

— И зачем они отняли все у меня? Из-за этого я только больше стала думать о ней. И у тебя хлопот прибавилось, сынок, а у тебя их и без того довольно.

Прошел час, два, больше он выдержать не мог. Они чувствовали: что-то он от них скрывает, уж очень лаконичны его ответы о друге, у которого живет, о местах, куда собирается вернуться. Разговор не клеился. Наконец он попрощался с бабушкой и Тосей, но, очутившись на улице, понял, что деваться все равно некуда. Еще не было десяти. С Хазой условились они встретиться в четыре, и как убить оставшееся время, он понятия не имел. Еще вчера корил он себя, что не умеет так распределить свои дни, чтобы все успеть. А сегодня вдруг делать нечего. В школьный отдел идти ни к чему, в кафе — тоже, а музей и подавно надо подальше обходить из-за Любича. Все по-старому! Все сначала! Опять то же самое! Разбитый, измученный после вчерашних скитаний, Анджей еле держался на ногах. Поплелся было домой, к Хазе. Но по дороге зашел закусить. В условленное место, на угол Иерусалимских Аллей и Нового Света, пришел он слишком рано. Но выдержать дольше в ресторанной духоте и гомоне был просто не в состоянии.

— Привет, Уриаш!

Рядом с Уриашевичем затормозила машина. Он видел ее, видел, как опустилось стекло и в окно высунулась рука, которая махала ему и делала знаки, но к действительности Анджея вернул лишь знакомый голос, окликнувший его, как когда-то в школьные годы.

— Привет, Венец! — ответил он машинально старым прозвищем.

Высунувшись из машины, полковник Венчевский щурил от яркого дневного света покрасневшие от бессонницы глаза.

— Наконец-то я тебя поймал! — вскричал он. — Теперь ты от меня так просто не отделаешься.

Он дружелюбно поглядывал на Уриашевича. Внимание Анджея привлекли многочисленные ордена на его груди.

— Ты чего на ордена уставился? На меня лучше посмотри.

Взгляды их встретились. И на душе у Анджея потеплело. В памяти всплыли прошедшие годы.

— Садись, — сказал полковник. — Места хватит.

Места и впрямь было достаточно. Фигурка полковника затерялась в просторном автомобиле.

— Куда подвезти?

— Никуда. Я условился встретиться с одним человеком тут, на углу, и пришел слишком рано.

— Это похвально. Пунктуальность — свойство, редкое у нас.

Он взглянул на часы — слишком массивные для его худого запястья.

— Успею, — прикинул он и предложил: — Если ты не против, я подожду с тобой.

— Ну конечно.

Уриашевич уселся поудобнее и вытянул ноги.

— Ведь я обыскался тебя, — сказал полковник.

Уриашевич вспомнил: Иоанна передавала ему просьбу Венчевского зайти.

— Спасибо за память обо мне, — сказал он. — Я тогда к тебе не зашел, потому что не собирался искать работу в Варшаве.

— А теперь передумал, коль скоро ты здесь? Говорят, ты в леса удалился, в глушь, в поисках душевного покоя? Я со слов Иоанны знаю, мы с ней часто о тебе говорим.

— Она очень ценит тебя и уважает, — ответил Уриашевич уклончиво.

— Взаимно. Хотя мне все труднее находить с ней общий язык, — докончил полковник серьезным тоном.

Уриашевич не обратил внимания на перемену в голосе.

— А, да, — засмеялся он, припоминая смутно рассказ Иоанны и намеренно его утрируя. — Ты потребовал, чтобы в балетных школах диалектический материализм преподавали, а ей это кажется чудным.