Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

— Бр-р!.. — поежился Анджей. — Пока до него добежишь, вымокнешь до нитки! Да что поделаешь, — прибавил он безропотно.

Когда он поднялся наверх, комната оказалась запертой. Не веря себе, он еще раз нажал ручку.

— Минуточку! — послышался из-за двери женский голос.

Анджей нагнулся и приложил губы к замочной скважине, чтобы на лестнице не было слышно.

— Я только вещи возьму. Простите, ради бога!

— Минуточку! — все так же бодро, спокойно повторила Климонтова и, приоткрыв дверь, выставила ботинки Анджея, после чего опять заперлась на более длительное время.

— Не знаю, как мне оправдаться перед вами! Я и понятия не имел, что так получится, — начал снова Анджей, но тут дверь открылась, на сей раз, кажется, окончательно.

— Прошу! — сказала Климонтова. — Может, мне теперь выйти?

Она была ниже ростом, чем ему показалось, когда он увидел ее лежащей на стульях. Ладная, губы пухлые, лоб высокий. И прическа красивая. Взглянув на нее, Анджей спохватился, что сам толком не одет, не умыт, и попытался пригладить волосы рукой.

— Входите, входите! — повторила она просто. — Не стесняйтесь. Я все понимаю.

Анджей хотел объяснить, почему он не может спуститься вниз, но она перебила:

— Я немного в курсе дела. Ваши тетушки меня посвятили.

— Но как они могли! — вскричал он. — Меня ведь уверили, что вы вернетесь только к вечеру. Представляю себе ваше удивление, когда вы у себя в комнате, мало того — в собственной постели обнаружили постороннего человека!

Она посмотрела на него внимательно. Он был так подавлен и растерян, будто невесть что случилось.

— Конечно, я удивилась, но удивление было разложено на части, как плата в рассрочку, — ответила она не без юмора. — Подумала сначала, что это опять одна из ваших тетушек снизу, а когда заметила лопаты, кирку, брезент и подошла к кровати, поняла: это вовсе не тетушка, а вы, о ком они мне столько рассказывали.

Услышав о кирке и лопатах, Анджей покраснел. А при мысли, что́ она могла подумать, увидев эти орудия, похолодел. Возмутила его и бесцеремонность теток: занимали ее кровать, не будучи даже уверены, что она не вернется ночевать.

— Хорошенькое дело! — Он побледнел. — Они же просто невыносимы!

Но Климонтовой не хотелось разговаривать о его тетках. Во всяком случае, сейчас и в таком тоне. Эти две еще не старые, неработающие женщины были для нее загадкой.

— Вода для умывания в чайнике. Только потом долейте его, пожалуйста, чтобы можно было чаю выпить, — распорядилась она и встала.

Приведя себя в порядок, он открыл дверь, еще раз поблагодарил за все, но от завтрака отказался. Вид у него был какой-то потерянный.

— А вы не больны случайно? — спросила она. — У вас глаза блестят. Я бы на вашем месте обязательно выпила чего-нибудь горячего. Хоть здесь, хоть в кафе: по времени одно и то же. Но, может быть, вы спешите?

— Мне некуда спешить, — неожиданно для себя брякнул он и умолк.

Климонтова, ничего не ответив, продолжала стоять у плиты, будто не расслышала. И больше к этому предмету они не возвращались, но при виде подноса с завтраком, поставленного перед ним, ему стало ясно: она все поняла. По рассказам теток Уриашевич представлялся ей совсем другим.

— Так вы еще не работаете?

— Я несколько дней назад приехал, — ответил он не сразу.

И, почувствовав на себе ее взгляд, опустил голову и снова замолчал. Хлеб не лез в горло. Зато чай выпил он с удовольствием и поблагодарил за поданный ему второй стакан. Но так к нему и не притронулся, — сидел как в воду опущенный.

— Вы вчера долго очень читали. Часов, наверно, до трех?

— До трех? — как эхо отозвался он.

— До трех, до трех! Я в четвертом часу вернулась, а лампочка еще не остыла, вот откуда мне это известно. Чтобы свет не разбудил вас, я газетой стала оборачивать лампу, а она еще теплая.

Анджей поднял глаза на Климонтову, и на лице его изобразилось подобие улыбки. С ней легче, чем было бы сегодня с тетками, Хазой или в кафе наедине со своими мыслями, но все равно он чувствовал себя прескверно. Все еще не мог в себя прийти после ночного разочарования. Стоило только подумать о постигшем его ударе, и к глазам подступали слезы, а удавалось забыть о картине, начинала нестерпимо болеть голова и клонило в сон. Он сознавал: его присутствие должно Климонтову тяготить, тем более что на вопросы отвечал он односложно, отрывисто, как бы через силу. Но поделать с собой ничего не мог. А когда она упомянула о книгах, которые он вчера брал с полки, вообще промолчал. Ему нечего было сказать, он забыл, о чем читал, даже названий не запомнил.