Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

— Все приезжающие из Польши немножко заражены. Они не такие, как мы, и не те, что были.

— Не все, — возразила синьора Кампилли. — Например, пани Весневич, мать моего зятя, — пояснила она мне, — — гостившая у нас весной. Я раньше не была с ней знакома, но уверена, что эта женщина осталась такой, как была.

— Я говорю о молодежи. — заметил Кампилли.

Они еще некоторое время спорили. Видимо, у них бывало много приезжих из Польши, по преимуществу принадлежавших к бывшей помещичьей среде или к католическим организациям. Одни, по терминологии синьора Кампилли, полностью зараженные, другие в меньшей степени. Во всяком случае, перевес был не на стороне тех, кто нисколько не изменился.

— Признаю, что это так, — согласилась синьора Кампилли. — Попросту ваши власти выпускают тех, кого считают надежными. Разве же это не правда?

— Оставь его в покое! — Кампилли явно надоела эта тема. — Люди меняются. Наступят другие времена, и они снова изменятся. — Тут он взглянул на часы и сообщил: — Шесть.

Синьора Кампилли встала. Она извинилась передо мной: ей уже пора ехать на заседание благотворительного общества. Мы вместе вышли в холл. Здесь выяснилось, что хозяйку дома отвезет лакей, который на этот раз был не в полосатой и не в белой куртке, а в серой с позолоченными пуговицами. Синьор Кампилли оставался дома и задержал меня. Мне стало неприятно, потому что сделал он это по знаку жены, не ускользнувшему от моего внимания. Я догадался, что ей не хочется со мной ехать или показываться на людях рядом со мной. Она предпочла подать мужу знак, вместо того чтобы, не глядя на меня, сесть в машину и уехать. Однако получилось еще неприятнее.

Мы перешли в кабинет. Кампилли понял, какие чувства я испытываю. Я сразу это заметил. Тон его стал еще более сердечным. Но во время первой беседы мы уже сказали друг другу все, что могли сказать, и теперь разговор не клеился. К счастью, мне на помощь пришел отец де Вос, вернее, мой утренний визит к нему, о котором я и принялся рассказывать.

— Ах, значит, он тебя сразу принял, — оживился Кампилли.

Он еще больше обрадовался, узнав, что я разговаривал с де Восом почти два часа.

— Это очень хорошо, — повторил он несколько раз. — Очень, очень хорошо.

Я пытался пересказать ему, о чем я говорил, но Кампилли слушал совсем невнимательно. Зато его интересовали любые подробности, касающиеся поведения де Воса, и он заставил меня как можно точнее их описать. То, что мне казалось случайным, мелким, для него было полно значения. И наоборот. Ни малейшего значения он не придал столь взволновавшему меня факту, что де Вос никак не комментировал мои слова. Де Вос ничего не сказал о моем отце, не выразил своего мнения о его деле. Кампилли считал, что это тоже не имеет значения. Важно то, что он велел оставить номер моего телефона.

— Знаешь, чего я боялся? — признался Кампилли. — Как бы он не отослал тебя в коллегию адвокатов Священной Роты или прямо в Роту, по уставу.

— К монсиньору Риго?

— Не к монсиньору Риго, а в Роту, не к определенному лицу, а в ведомство. И это означало бы, что он умывает руки.

Обе эти фразы он произнес медленно, ставя акцент на словах: «ведомство», «определенное лицо».

— Если бы он тебя направил прямо к монсиньору Риго, было бы еще лучше. Ты сослался бы на де Воса, и, таким образом, он как бы шефствовал над тобой во время беседы с Риго. Однако довольствуйся достигнутым. Он тебя не сплавил. Не отстранился от дела твоего отца.

Это разъяснение меня обрадовало. Но от дальнейших рассуждений Кампилли меня попеременно кидало то в жар, то в холод. Свои мысли он излагал без стеснения, полагая, вероятно, что его недавняя осторожность уже потеряла актуальность. Однако я нервничал, мне трудно было полностью разделить его позицию.

— Это хорошо, очень хорошо, — говорил Кампилли, — признаюсь тебе, что у меня были серьезные опасения. Дело твоего отца очень деликатного свойства. В игру вступает епископ, одного этого уже достаточно. И к тому же особое положение епархии — она находится не здесь, у нас, а по ту сторону! Да, закон, безусловно, на стороне твоего отца. Но что с того! Ведь на спор, о котором мы говорим, никто не станет глядеть под этим углом. Спор разыгрывается в вопиюще сложных условиях, тут примешана и политика, и не только политика; так что естественный импульс, импульс здравомыслящего человека, которого хотят втянуть в эту кляузу, побуждает его быть подальше от нее. Я такой же адвокат, как и твой отец; защищая твоего отца, я защищаю свои права согласно инстинкту профессиональной солидарности. И все же поверь мне, что, если бы не дружба с твоим отцом, старая, крепкая дружба, я поспешил бы отделаться от тебя, явись ты ко мне в качестве незнакомого молодого человека, сына неизвестного мне коллеги. У меня прочное положение в Ватикане, я не лишен адвокатского нерва, и, несмотря на это, я повел бы себя именно так, как сейчас откровенно тебе о том говорю.