Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

— Люди! — завопил Хаза. — Люди!

Судно продолжало идти своим курсом. И прошло мимо в нескольких метрах. Трансатлантический гигант, вне всякого сомнения, тот самый, о котором шла речь в Варшаве. Не захудалое какое-нибудь суденышко, где вахтенный носом клюет. Хаза понял: не заметить его на капитанском мостике не могли, значит, — чудовищная догадка возникла в голове, — получены специальные указания на сигналы не реагировать. Иначе там поднялась бы суматоха, еще бы: человек за бортом!

— Люди! — орал Хаза исступленно. — Люди!

Над головой величественно проплыл красный левобортовой огонь. Хаза не пожалел и вылил на паклю большую часть оставшегося спирта, потом — бензина. Взметнулось яркое пламя. А судно как ни в чем не бывало шло себе вперед, безучастное и к огню и к крикам. С шумом скользило оно мимо. Вот оставило катер позади, показав напоследок белый кормовой огонь внизу. Шло, покидая Хазу одного. Уплыло вдаль, бросив его на произвол судьбы.

— Больше я им не нужен! Но в глаза тебе они этого не скажут, сволочи, джентльмены! — ругался Хаза.

Тем не менее он сделал еще попытку. Опять стал чертить в воздухе огненные круги.

— Люди! — взмолился он. — Люди!

Но ответа по-прежнему не было.

— Скоты! — переменил он проклятье. — Скоты!

Но результат тот же. На маленьком катере догонять быстро удалявшийся гигант было абсурдно. К тому же бензин на исходе. Он знал это. Значит, продолжать плавание и думать нечего.

Он выключил мотор; сердце замирало от страха, по телу пробегала дрожь. Катер тихо покачивался на волнах. Затоптав тлеющий на дне огонь, Хаза плюхнулся на банку и с полчаса просидел, не шевелясь и ни о чем не думая. Потом потянулся к бутылке, в которой оставалось еще немного спирта. Сделав несколько глотков, вылил он остаток на руки и стал растирать лоб, затылок. Тер с остервенением, чтобы очухаться, прийти в себя. После этого запустил мотор и двинулся в обратный путь.

В двух километрах от берега он сбавил скорость. С трудом спустил на воду футляр с картиной и, закрепив руль неподвижно, направил катер в сторону порта. В расчете, что футляр с полым картонным валиком внутри заменит ему спасательный пояс, осторожно стал он погружаться в воду. Чем ближе к берегу, тем меньше шансов спастись, оставаясь на катере. А благополучно высадиться — и вовсе никаких. Он поникал: Степчинская за это время уже давно успела добраться до Оликсны, освободила Уриашевича, и сейчас они наверняка в управлении порта, откуда вот-вот выйдут в море — не столько даже для того, чтобы его схватить, сколько катер спасти.

«Пристукнуть надо было обоих, — с сожалением подумал он снова. — Память плохую, дурак, в семье не хотел оставлять по себе».

В создавшейся ситуации шум катера должен был привлечь внимание ближайших пограничных постов на берегу, а также охраны порта. Благодаря этому ему удастся добраться до выступающего в море мыса, с которого смотрел он сегодня вдаль, уйдя утром из дома, где провел свою последнюю на суше ночь. Доберется до берега и скроется под покровом ночи.

Но расчеты его не оправдались. Неважный пловец, раскисший вдобавок от выпитого спирта, в чем отдавал он себе отчет, Хаза все свои надежды возложил на «Пир». А тот подвел его. В футляр, поврежденный при повороте с дороги в лес, о чем он начисто забыл, стала просачиваться вода. Когда он это уразумел, было уже поздно. Все глубже погружаясь в воду, футляр почти не поддерживал его на поверхности. Хаза все цеплялся за него, но приходилось опускать в воду руки по самые плечи. Но и этого оказалось вскоре недостаточно, — уже и кончиками пальцев трудно стало дотянуться. В поисках опоры обхватил он его ногами. А руками бил по воде: балансировал, точно на канате, который ускользает из-под ног, раскачиваясь и дрожа. В конце концов в полутора километрах от мыса Хаза перестал ощущать футляр под ногами — треснутый, наполненный водой, отяжелевший, пошел он ко дну. Хазе удалось продержаться на поверхности еще минут десять.

Когда до берега оставался примерно километр, он почувствовал, что силы его на исходе. В ужасе стал звать он на помощь, но хриплый крик заглушила вода. Он захлебывался. Тонул. Последней промелькнувшей в голове мыслью было проверить, далеко ли еще до мыса, куда он стремился. Но сознание мутилось, и он ничего уже не мог различить. Вылезающие из орбит, широко раскрытые, близко посаженные глазки не увидели ничего, кроме сплошной тьмы.

На рассвете в оликсинское отделение милиции ворвалась девушка. Чулки, пальто и видневшиеся из-под него юбка и блузка были разорваны и все в грязи. Не в лучшем состоянии были руки, лицо и шея. Пропыленные, слипшиеся волосы торчали в разные стороны. Пошатываясь, она пробормотала что-то невнятное. И хотя по виду и бессвязному лепету можно было принять ее за пьяную или сумасшедшую, было в ее облике нечто, заставившее дежурного отнестись к ней со вниманием. Ей предложили сесть. Залпом выпила она два стакана воды. И только тогда, придя немного в себя, объяснила, что привело ее сюда.