Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

В городе было спокойно. Как и порт, к вечеру он обезлюдел. Вокруг царила мертвая тишина. Лишь изредка со стороны Замковой горы долетал слабый звук, напоминавший не то звон бубенчиков, не то цыплячий писк, не то кваканье лягушек. Это дети пели у костра.

С детей Хаза и начал свою болтовню со сторожем; упомянул про пение, про едва видневшуюся над горой полоску зари. Поговорил ровно столько, чтобы жест, многократно повторявшийся утром в порту, получился естественным. Но на сей раз угостил Хаза сторожа необычной сигаретой. И после нескольких затяжек в голове у того помутилось. Наркотик, которым пропитан был табак, обладал столь сильным дурманящим действием, что сторож свалился бы со скамейки, не подоспей Хаза на помощь. Он удержал его в сидячем положении и прислонил к стенке, даже винтовку поправил, чтобы не выпала из рук. После этого кинулся к грузовику и минуты через две уже подъехал к будке. Погрузив футляр с картиной на моторку, он сунул в карман бутылку спирта, проверил, тут ли компас, купленный утром, кряхтя от натуги — даже жилы вздулись на лбу, — сбил замок с цепи, которой катер зачален был за кнехт.

Напоследок еще раз сел он за баранку, отогнал грузовик в сторону и выключил мотор. Теперь можно было устраиваться без помех. Окажись кто-нибудь в этот неурочный час между управлением порта и молом, человек, хозяйничавший на катере, не вызвал бы подозрений: ведь рядом сторож с винтовкой. Прежде всего Хаза поинтересовался, как с горючим. Вопреки его ожиданиям, в будке запасной канистры не оказалось. Но и в баке бензина было достаточно. Прихватив из будки немного пакли, отчалил он от мола.

Сначала тихим ходом пошел к понтону: сюда, случалось, заглядывали даже по ночам. Потом — к сигнальной вышке на волноломе. И наконец — к красавцам буям, выводящим на фарватер, в открытое море.

В голове вертелись обрывки сведений о порте, которые сообщил ему Уриашевич. Ими и определялись его действия. Чувство страха не покидало его. У ближайшего буя могла еще настигнуть и пуля. Когда он уразумел это, мурашки побежали по спине. В воображении уже рисовалось: вот подвезенная кем-то Степчинская врывается в управление порта и поднимает тревогу; вот Уриашевич, выбравшись каким-то чудом из бомбоубежища, собирает людей и пускается в погоню…

— Все чистоплюйство дурацкое, — укорял он себя. — Пулю б обоим в лоб — и вся недолга!

Благополучно миновав буи, он простил себе эту оплошность. Какое-то время идя полным ходом, почувствовал он себя вне опасности. Но вскоре страх вновь овладел им, теперь по другим причинам. Его беспокоило, как бы не отказал мотор; не возникло бы осложнений из-за картины, о которой он ничего не сказал своему иностранцу. Волновался, что опоздает. Отсутствие лага не позволяло определить скорость. Но, сопоставив свои сведения о судне с полученными от Уриашевича о катере, Хаза рассчитал, что успеет вовремя. Равномерный шум мотора действовал тоже успокаивающе. И из-за картины перестал он нервничать, сказав себе, что как-никак имеет дело с джентльменами. Берег с его разноголосицей давно скрылся из глаз. Оборачиваясь, Хаза уже ничего не видел. Ни света буев, ни городских огней. Впереди, позади, справа, слева была сплошная тьма. То и дело посматривал он на часы. Проверял по компасу, не сбился ли со взятого курса: на север. Нет, не сбился.

Так прошло четыре часа. Наконец он достиг пункта, в котором, по его расчетам, курс катера пересекался с курсом лайнера. Он остановился, но мотора не глушил. С минуты на минуту с юго-востока могло прийти избавление. Надо быть наготове и, едва судно покажется, пойти наперерез, чтобы не разминуться.

— Холера! — нервничал Хаза. — Ну и темень!

Пять минут прошло, пятнадцать, двадцать. Ничего. Еще десять. И тогда вдали показался сначала белый, потом красный огонек. Хаза замер, у него даже дыхание перехватило. Но спустя минуту почувствовал огромное облегчение. Сомнений быть не могло. Белый огонь наверху, красный пониже — значит, дождался, кого ждал. Теперь надо занять такое положение, чтобы видеть зеленый свет, не теряя из виду красный. И бортовые огни — правый и левый и белый на мачте. Тогда можно быть уверенным: судно идет прямо на него.

— Вот оно! — потирал он руки от удовольствия. — Идет!

Когда ему показалось, что он уже различает темную надвигающуюся громаду, Хаза фонариком стал подавать сигналы, как было условлено с иностранцем. Он чертил в воздухе круги, а черный силуэт все приближался. И вот в вышине замаячили уже две продолговатые, близко посаженные зловещие глазницы — носовые якорные клюзы. Тогда Хаза облил паклю спиртом, которого в пути почти вдвое поубавилось, так как для поддержания духа он прикладывался к бутылке. Уговора насчет сигнализации факелом, правда, не было. Но ведь и ответного сигнала с судна не поступало. Поджегши паклю, Хаза стал крутить ею над головой. Крутил, пока плечо не заболело. Но с лайнера не отвечали.