Алан Черчесов - Реквием по живущему

Одинокий осекся, сощурился, словно вникал в смысл услышанного, потом схватился за виски и стоял, переступая с носка на пятку. Кожа на его лице горела, как ошпаренная кипятком. Потом он встряхнул головой и сказал: «Прости. Я не хотел такого оборота. Сам не знаю, что это со мной. Меня чего-то занесло. Конечно, так нельзя. Конечно, это лишь младенец. А младенец — младенец и есть. Даже когда угробил собственную мать... Причем здесь он, если он только младенец!» — «Ты опять...» — укорила его хозяйка. Он сокрушенно развернул к ней ладони и повторил: «Прости. Больше не буду». Потом в третий раз забегал по гостиной, останавливаясь — резко и неожиданно, как зверь посреди клетки — лишь затем, чтобы ударить кулаком в подставленную руку. Спустя минуту он внезапно предложил: «Мы назовем его Рахимом!.. Ну как тебе?» Она подумала и спросила: «Отец его был мусульманин?» — «Нет,— ответил Одинокий.— Но христианином он не был тоже. Он был безбожник. Отец тут вообще ни при чем. Мы окрестим его в честь матери». Хозяйка замялась, но, поразмыслив, согласилась: «Ладно. Хоть мне и не по вкусу это имя, но...» — «Ему оно подходит»,— закончил тот за нее. «А как мы назовем девочку?— спросила она.— В чью честь окрестим ее?» — «Пока не знаю,— сказал он.— Девочка может и подождать... Впрочем...— он поколебался, но все-таки произнес:— Если пожелаешь, мы назовем ее Ланой». Женщина озадаченно изогнула губы, нахмурилась, потерла пальцем переносицу, потом сказала: «Это что же за Лана такая? От Светланы, что ли?» — «Вряд ли,— ответил он.— Скорее, от утеса... Да это и не важно. Если хочешь, предложи свое».— «Рахим и Лана,— повторила хозяйка.— Чуднó как-то. Да ведь с ними все чуднó! Лана и Рахим... Я согласна!»

На том они и порешили. А когда он наконец снова уселся в кресло, откинулся на спинку и прикрыл наполовину веки, она стала рассказывать ему про то, как хоронили Рахимат и выхаживали близнецов. Погребли ее здесь же, на заднем дворе, чтобы не привлекать внимания. Чуть только занялся рассвет, завернутое в свежие простыни тело хозяйкины девушки выволокли с черного хода и опустили в неглубокую яму, вырытую ими за ночь в промежутках между работой («Неужто и в тот вечер!..» — спросил Одинокий, и она сердито посмотрела ему в глаза: «А ты как хотел? Ты хотел, чтобы мы закрылись впервые за шестнадцать лет в погожее воскресенье, и при этом никто не поинтересовался, что там у нас стряслось? Не задавай глупых вопросов!»). Сверху ее забросали всеми цветами, что только сыскались в то утро в целом доме, потом засыпали землей и обгладили дерном. Холмик вышел небольшой и аккуратный, все равно что бугорок тихой памяти, сказала она. Но креста мы так и не поставили, сказала она. И он сказал: «Да. Конечно. Но бугорок памяти — это уже немало. Особенно для нее. Особенно в вашем дворе...»

Кормилицу для детей нашли по соседству, Цену та запросила умеренную, так что хозяйка не торговалась. Вечером она отсылала служанку на нужную улицу с тележкой для белья, где под ворохом ночных рубашек, пододеяльников и простыней лежали две корзинки с близнецами. Кормилица работала прачкой и обстирывала притон так давно, что ей можно было довериться, тем более заплатив, помимо молока, еще и за молчание.

Ближе к обеду, когда просыпались девушки, служанка катила тележку обратно в публичный дом, где с детьми от души забавлялись те, кто зарабатывал на жизнь своей молодостью и нематеринством. Они здорово успели к ним привязаться, говорила хозяйка. «Ты сам посмотришь, они становятся похожи на...» Женщина поискала сравнения. «На крестьянок, на смех или на дневной свет,— выручил ее Одинокий.— На чистый свет из окна».— «Может, и так,— сказала хозяйка.— Они словно забывают себя, ночь и то, ради чего они здесь оказались. Только вот что неприятно: пару раз одна из них крепко, до одури, напилась. Вены себе даже резала. Ты ее знаешь».— «Да,— сказал Одинокий.— Только не хочу знать ее имени...»

Днем, пока младенцы находились в притоне, кормили их капелькой меда да парным молоком. Мальчишка ел охотнее и больше и довольно ухмылялся. «Рахим,— сказал Одинокий.— Рахим и Лана...» — «Те деньги, что ты на них оставил, я берегу их,— сказала хозяйка.— Пока нам хватает моих». А Одинокий сказал: «Похоже, им повезло больше, чем их матери. У той кормилицы не было. У нее была дряхлая бабка, сухорукий отец и угрюмая буйволица...» — «Мне кажется,— сказала тихим голосом хозяйка,— теперь она для тебя значит больше, чем раньше. Пока она была жива, ты редко о ней спрашивал. Пока она жила, ты словно старался о ней и не вспоминать...» — «Пока она была жива,— ответил Одинокий,— мне нужно было беречь ее тайну. Теперь мне нужно беречь еще и ее смерть».— «Что ты хочешь этим сказать?» — «Только то, что ты права: теперь Рахимат для меня и впрямь значит больше. Разве так не бывает с мертвыми?» Хозяйка подумала и сказала: «Наверно, бывает. Если к тому же мало кто замечал их жизнь».— «Ее жизнь мало кто замечал. По-настоящему ее заметили, лишь когда она исчезла. Они и не поняли, почему так случилось. Да я и сам тебе того не объясню». Хозяйка и не настаивала.