Сара Кроссан - Одно целое [litres]

лежу рядом с Джоном.

При свете свечей он читает вслух «Улисса»,

мелодичные строки,

и в них, среди мрака, мерцают неведомые

драгоценные камни.

«Боль, что не была еще болью любви,

саднила сердце его», – читает Джон,

но тут видит, что Типпи и Ясмин закрыли

глаза,

умолкает

и закрывает книгу.

Я кладу ладонь на его руку,

ловлю взгляд.

– Пожалуйста, читай дальше, – молю,

и он соглашается.

Уже разгар ночи,

а мы с Джоном вдвоем,

читаем «Улисса».

– Ты прекрасно читаешь, – говорю я.

– Завтра твоя очередь, – говорит он.

Книга с тихим шелестом закрывается.

Мы гасим свечи.

Джон обнимает меня всем телом

и дышит мне в щеку.

– Спокойной ночи, – шепчет он

и в считаные секунды засыпает

рядом со мной.

Задубевшие, с опухшими глазами,

мы просыпаемся в темноте

и на цыпочках идем на кухню,

где жарим огромную стопку

оладушек

и поедаем их все вместе

с таким количеством сиропа,

что зубы ноют от сладкого.

Рыбаки в высоченных сапогах стоят на скалах,

которые то и дело обволакивает

Атлантический океан –

волны плещут на них,

словно взболтанная шипучка.

Когда рыбаки уходят

с ведрами, полными съедобных морских гадов,

утро пронзает первый солнечный луч.

Небо подергивается румянцем, отпуская тьму.

Краешек горизонта уже ярко-розовый.

– Восход, – говорит Типпи. –

От такой красоты хочется верить в Бога.

– Мне тоже, – кивает Ясмин.

И больше никто

ничего

не говорит,

пока оранжевый шар солнца не встает над

горизонтом.

У всех нас давно онемели

пятые точки.

Это не входило в наши с Типпи списки,

но зато входит

в список Ясмин.

Так что нам есть чем заняться.

Конечно, купаться мы будем

не в яростном море,

где ходят высоченные волны,

готовые проглотить целиком любого безумца,

который осмелится в них войти.

Нет, с нас хватит и

соседского бассейна.

– Он с подогревом,

поэтому хозяйка не сливает воду даже

на зиму, –

поясняет Ясмин. –

Но сама приезжает только по выходным.

У нас целый день!

Мы крадемся вдоль стены, обшитой

кедровыми панелями,

и снимаем с бассейна брезентовую крышку.

Листья плавают в воде,

словно пряные травы в прозрачном бульоне.

Джон еще не успел собрать их сачком,

а Ясмин в фиолетовом лифчике

и розовых трусиках

уже пробует ногой воду.

А потом скидывает белье

и пикирует, словно орел,

в глубокую часть

и вырывается на поверхность

визжащая, голубая.

Джон сдирает футболку и штаны.

Я отворачиваюсь

и смотрю, только когда слышу громкий плеск

его тела о воду.

Ругательства сыплют из него,

словно взволнованные молитвы.

– Что думаешь? – спрашиваю я Типпи.

Кроме родителей и врачей

никто не видел нас голыми,

и я прихожу в ужас при мысли,

какими мы предстанем перед друзьями,

как мерзко

будет человеку,

увидевшему нас

нагишом.

– Да что с нами может случиться? –

спрашиваю я

и вдруг вспоминаю про наше здоровье,

про наши сердца.

Скидываю пальто.

Голые,

мы прыгаем в воду

и молотим руками,

когда ледяные иголки

впиваются в кожу.

Джон одобрительно гикает и подплывает

ближе.

– Бодрит, правда?

Когда мы уже хотим выбираться,

Ясмин с криком показывает пальцем

на виллу,

к окну которой прилипло лицо

с разинутым ртом.

– Бежим! – вопит Ясмин.

Мы неуклюже вылезаем из бассейна,

хватая одежду и наспех прикрываясь куртками,

а потом летим по газону

и по улице

к дому.

– Ее лицо! Да ради такого зрелища я на что

угодно готова! – визжит Ясмин,

распахивая дверь в дом.

Под плиту

убегает мышь,

но никто не предлагает ставить ловушки.

Мы просто открываем холодильник

и достаем четыре бутылки пива.

Мама присылает СМС:

Веселитесь?

Потом еще одну:

Живы хоть?

И еще:

Я волнуюсь.

И наконец:

Звоню в полицию.

Мне приходится ей ответить и попросить,

чтобы больше нам не писала.

Мы с Джоном опять остаемся вдвоем.

И он снова читает вслух,

целый час,

а потом поднимает глаза к потолку и говорит:

– Мне стыдно за то,

как я отреагировал

на твой список.

Я делаю вид,

что не врубаюсь.

– «Джейн Эйр» я дочитала.

Мистер Рочестер душка!