Сара Кроссан - Одно целое [litres]

Я могла бы продавать наркоту детям

или стать сутенершей.

Я могла бы нарушить любой закон.

Если б меня решили бросить в тюрьму,

Типпи тоже вынуждена была бы сесть

за решетку.

А это уже незаконный арест,

и никакой суд такое не одобрит.

Если б не моя чертова совесть,

мы бы уже были богаты.

– Простите, дети, – говорит мама,

усаживая нас на кровать,

чтобы мы не слиняли из комнаты. –

Мы переезжаем.

Мы больше не можем позволить себе эту

квартиру

в Хобокене.

Даже телефон мы больше

позволить себе не можем.

Простите.

– Ты не виновата, мам, – говорю,

пытаясь быть доброй,

пытаясь не винить ее

за потерю работы,

за то, что отправила нас в школу

и заставила в нее влюбиться.

– Простите, – она отвечает. –

Мы продадим эту квартиру и купим

жилье подоступнее

в Вермонте.

У нас там родня,

и власти штата

наверняка подыщут вам другую хорошую

школу.

– Но не «Хорнбикон», –

говорит Типпи,

не в силах кого-либо утешать

или идти на уступки.

Если честно, я ее понимаю.

Она права.

Это будет уже не «Хорнбикон».

И Джона с Ясмин там не будет.

Дракон заглядывает в комнату из коридора.

– Это, конечно, фигово, – говорит. –

Но мы прорвемся.

Она сутулится,

горбит спину

и смотрит уныло,

что совсем на нее не похоже.

Она и сама не верит своим словам.

– Тебе придется забыть о балете, – говорю

я сестре. –

В Вермонте может и не быть хорошей студии.

Дракон пожимает плечами.

В ее глазах стоят слезы.

– Прорвусь, – отвечает она. –

Буду танцевать на горнолыжных склонах.

Я щипаю Типпи за коленку.

Она поднимает глаза.

– Нет , – рычит, а потом добавляет: –

Ну ладно, может быть.

Глядя в пол,

Типпи говорит:

– Звоните той репортерше.

Голос у нее легкий,

как чистое белье на веревке.

– Звоните, – повторяет она, –

пора начинать фрик-шоу,

мать его.

– Вы уверены? – спрашивает Дракон. –

Вам заплатят за то, чтобы всякие идиоты

могли

на вас пялиться.

Вы этого правда хотите?

Роскошные красотки

ходят по подиуму в прозрачных платьях из

лески,

нежатся полуголые на пляже,

причем делают это за деньги –

и никто,

никто

не считает их поведение

зазорным.

А когда мы с Типпи решаем подзаработать

на наших телах,

все хмурят лбы.

Почему?

Она потягивает чай, который заварила

для нее мама

и болтает о всяких пустяковых вещах.

Кто бы мог подумать, что эта тетка

годами не давала покоя нашей семье, –

писала письма, СМС, звонила, –

умоляла впустить ее

в нашу парную закулисную жизнь

и позволить снять про нас

документальный фильм.

– Посадка была жесткая, – переходит она

на безопасную тему.

Никогда не слышала

столь могучего британского акцента,

как будто она пришла из 1940-х,

а не только что прилетела из Лондона.

– Самолет так грохнулся оземь,

что я думала, шасси отлетит.

А на дорогах что творится!

Просто ужас!

Она снова прихлебывает чай.

– Отель прекрасный. Вид на реку,

статую Свободы.

Я впервые в Нью-Йорке.

Столько всего надо увидеть!

Мама предлагает Каролине еще печенья.

– На сколько дней вы прилетели? –

спрашивает она.

Каролина откашливается.

– Вы хотели сказать – на сколько месяцев?

Она, словно маг и волшебник,

выуживает из-за пазухи контракт

и швыряет на стол,

точно записку с требованием выкупа.

– Мне нужен круглосуточный доступ

в ваш дом.

Здесь все написано черным по белому,

прочитайте и распишитесь.

Ручка есть, –

говорит она

и, словно волшебник, достает неизвестно

откуда ручку.

Ее взгляд становится решительным

и плотоядным.

– Зрителям интересно увидеть вас

дома, в школе и в магазине. –

Она ломает печенье пополам и сует в рот

один кусочек.

– Как же я рада встрече!

Папа сидит прямо как штык и дергает одной

ногой.

Он обещал вести себя прилично,

пока Каролина снимает на камеру нашу

жизнь,

но он же не знал,

что она пробудет в нашем доме так долго.

Папа хватает со стола контракт

и изучает его налитыми кровью глазами.

– В туалет тоже с ними пойдете? –

спрашивает он. –

А в душ? Зрителям будет интересно.

В отличие от всех нас